Как-то раз исследователи Ланс Барретт-Леннард и Джон Дурбан наблюдали за плотоядными косатками, поедавшими убитого серого кита в проливе Фолс-Пасс на Восточных Алеутах. На поверхность неподалеку от лодки всплыл большой кусок китового жира. Поскольку косаток поблизости не наблюдалось, ученые решили отрезать кусочек для генетического анализа. Надев резиновые перчатки и вооружившись скальпелем и пинцетом, Ланс перегнулся через борт. В этот момент крупный самец косатки резко вынырнул рядом с лодкой, схватил кусок жира и утащил его под воду.

– Он меня до смерти перепугал, – рассказывал потом Ланс. – Я отпрыгнул назад и чуть не проткнул Джону глаз скальпелем.

Тем временем самец отплыл метров на триста и выплюнул вожделенный кусок. Ученые выждали некоторое время и, когда им показалось, что кит потерял интерес к добыче, медленно приблизились к ней. Когда до куска оставалось всего ничего, самец снова резко вынырнул перед лодкой и уволок приманку. Он проделывал это снова и снова, семь или восемь раз подряд.

– Он явно играл с нами, – говорит Ланс. – Каждый раз, когда он бросал кусок, мы видели его удаляющийся плавник, как будто он уплывал прочь. А затем он незаметно разворачивался под водой.

Тогда исследователи решили взять пробу жира с помощью дротика для биопсии, который, по идее, должен отскакивать, захватив кусочек ткани. Но он не отскочил, а застрял, и теперь кит дразнил исследователей куском жира с торчащим дротиком. Тогда ученые не без труда выкопали из груды своего оборудования арбалет, который стреляет большими стрелами, предназначенными для взятия биопсии с горбатых китов. Правда, он хранился в разобранном виде, и никто из них раньше его не собирал. Качаясь на морской зыби, они попытались собрать его по прилагавшейся инструкции, но получилось задом наперед. Исследователи разобрали его обратно и собрали снова, на этот раз как надо. Все это время самец косатки держался неподалеку, всем своим видом показывая полное равнодушие к злополучному куску жира, но, едва ученые подъехали ближе, кит тут же опять вынырнул рядом и утащил его. Со второго раза они попали в кусок из арбалета, и стрела отскочила вместе с пробой. Стоило исследователям подобрать стрелу, как игра закончилась – самец потерял к куску жира интерес и уплыл прочь.

Те, кто близко общался с косатками, могут рассказать немало подобных историй, свидетельствующих об их уме, игривости и любопытстве. Молодые косатки нередко подходят к лодкам и идут прямо за винтом мотора или выныривают рядом со стоящими лодками, изучая незнакомый объект. Особенно отличаются этим плотоядные косатки – у них не только молодые, но и взрослые часто подходят вплотную к лодкам, пугая рыбаков и вызывая восторг у туристов.

Но у всех этих историй есть один существенный недостаток – их никак нельзя использовать для формальной оценки интеллекта косаток. Проблема в том, что такие ситуации единичны – их нельзя повторить, чтобы убедиться, что это не случайное стечение обстоятельств, неверно интерпретированное наблюдателями. Люди часто испытывают искушение увидеть в поведении животных нечто большее, чем есть на самом деле. Так, синицу, исследующую труп сородича на предмет съедобности, люди склонны объявлять горюющей по ушедшему другу, а случайное приближение дельфина к лодке с туристами могут интерпретировать как попытку вступить в контакт. Именно поэтому так важны формальные, стандартизированные методы исследования.

Когда перед животным встает какая-то проблема, существует три основных способа, которыми оно может ее решить. Первый способ – инстинктивный. Большинство животных в естественной среде сталкиваются с ограниченным набором типовых задач, и обычно для таких задач у них есть врожденные готовые решения. Дрозд знает, как строить гнездо, даже если вырос в клетке, а кошка, родив котят, начинает их вылизывать, хотя ее никто этому не учил.

Если готового решения нет, животное переходит ко второму способу – методу проб и ошибок. Оно действует наугад, как человек, осваивающий без инструкции новую компьютерную программу. Множество беспорядочно совершаемых хаотических действий в некоторых случаях позволяют добиться цели, и тогда животное запоминает те из них, что привели к успеху, и отбрасывает ошибочные. Впрочем, бывает и так, что к удачному исходу совершенно случайно приводят никак не связанные с ним действия, но животное тем не менее запоминает их и в следующий раз бездумно повторяет. Однако не будем судить его строго – с этим сталкивался каждый, кто хоть раз пытался настроить домашнюю сеть.

Третий способ – наиболее продвинутый вариант, когда животное не мечется беспорядочно в поиске решения, а сразу понимает, что именно нужно сделать для достижения цели. Этот способ называется мышление или инсайт, и при всех его видимых плюсах у него есть один большой минус – чтобы им воспользоваться, нужно иметь достаточно высокий уровень интеллекта, поэтому он доступен далеко не каждому.

Первые два способа еще с начала прошлого века пристально изучали две основные поведенческие школы – европейские этологи и американские бихевиористы. Третий же долго игнорировали, хотя еще в начале ХХ века психолог Вольфганг Келер поставил свой знаменитый эксперимент с шимпанзе, доказавший наличие мышления у животных, не относящихся к виду Homo sapiens. Келер подвешивал банан высоко в воздухе и предлагал обезьянам несколько ящиков. Большинство подопытных догадывались составить ящики в пирамиду, чтобы дотянуться до вожделенного лакомства. Обезьяны искали решение не методом проб и ошибок – они не метались беспорядочно по клетке, пробуя все подряд, как крысы в ящике бихевиориста Скиннера или подростки в компьютерном квесте. Нет, они приходили к решению путем размышления, а найдя разгадку, сразу брали ящики и составляли их в пирамиду без сомнений и колебаний.

До того как поведение животных стали исследовать научными методами, точка зрения на их внутренний мир колебалась между двумя полюсами: с одной стороны, животных часто очеловечивали, приписывая им мотивы и способы мышления, присущие только людям, а с другой стороны, многие полагали, что животные – не более чем высокоорганизованные автоматы, и объясняли любое их поведение через призму этих представлений.

Одним из первых ученых, попытавшихся понять, как животные думают и решают проблемы, был британский психолог Ллойд Морган. Область его интересов лежала на стыке инстинктов и интеллекта. Наблюдая за собственной собакой, Ллойд Морган заметил, что она удивительно ловко управляется с дверными запорами – например, умеет открывать калитку, чтобы выбежать погулять. Ученый стал выяснять, как разные собаки решают проблему открывания дверей, и обнаружил, что они не понимают саму идею этого процесса – что запор соединяет дверь со стеной и эту связь необходимо прервать. Нет, они просто совершали множество различных действий, делали много ошибок и постепенно запоминали те действия, которые приводили к успеху. То есть то поведение, которое у человека мы интерпретировали бы как понимание принципа работы защелки, у собаки означало лишь то, что она механически выучила последовательность действий, приводящих к открыванию двери или калитки. Поэтому в книге «Введение в сравнительную психологию» Ллойд Морган описал свой знаменитый принцип: «Ни в коем случае не следует интерпретировать поведение в терминах высших психологических функций, если его можно объяснить в терминах функций, находящихся ниже на шкале психологической эволюции и развития».