Еще один показатель уровня развития модели психики других – способность к имитации действий. Важна именно точная имитация, потому что существует много типов социального обучения, и животные могут вести себя подобно другим особям по разным причинам. Нередко само присутствие сородичей приводит к изменению в уровне возбуждения, что облегчает освоение навыков. Поведение других может привлекать внимание к какому-либо месту или объекту: например, следование за матерью вырабатывает предпочтение определенных районов кормежки. Наблюдая за сородичами, животное может обучиться достигать нужного результата, но не обязательно тем же самым способом. Точная спонтанная имитация действий не так уж часто встречается в природе, потому что она требует довольно высокого уровня развития модели психики других, – ведь для этого нужно иметь представление о себе, представление о другом и уметь сопоставить свои действия с действиями другого.

Чтобы оценить способности к имитации, можно использовать тесты, в которых животное обучают повторять то, что делает другая особь; это могут быть как знакомые, так и абсолютно новые для тестируемого животного действия. Испытанием для звериного интеллекта является также понимание абстрактного смысла команды «повторяй», так как обычно тестируемые особи привыкли в ответ на определенную команду выполнять одно конкретное действие. Дельфины, и особенно косатки, успешно справляются с подобными заданиями. Человекообразные обезьяны решают их несколько хуже, а собаки способны к этому только после длительного обучения.

На косатках такой эксперимент провели во французском океанариуме «Маринлэнд». Трое животных, принимавших участие в эксперименте, довольно быстро (в среднем за 20 попыток) поняли, что от них требуется, и вскоре по команде копировали все знакомые действия демонстратора (т. е. другой косатки). Сходные опыты на обезьянах и дельфинах показали значительно менее впечатляющие результаты: у обезьян процесс понимания занял от трех до восьми месяцев, нетренированным дельфинам понадобились сотни и тысячи попыток, дельфинам, тренированным работать в паре, – от 17 до 26 попыток. Когда косаткам скомандовали скопировать незнакомое действие, они легко справились и с этой задачей. Самая младшая из косаток, восьмилетняя самка Вики, с первой попытки копировала все новые действия со 100-процентной точностью.

Впрочем, имитировать незнакомые действия дельфины могут не только в эксперименте, но и по собственной воле. В океанариуме города Порт-Элизабет в ЮАР исследователи Тэйлор и Сэйман наблюдали удивительные примеры спонтанного подражания у дельфинов-афалин. Однажды перед шестимесячным детенышем афалины, наблюдавшим за людьми сквозь стеклянную стенку бассейна, курильщик выпустил облако дыма. Дельфиненок немедленно подплыл к своей матери, приложился к соску, сразу же вернулся и выпустил перед стеклом облако молочного «дыма», очень похожего на табачный. Взрослая самка из того же бассейна постоянно имитировала поведение и движения капского морского котика, содержавшегося вместе с дельфинами. Она научилась подгребать передними плавниками, как котик ластами, лежать на поверхности воды на боку или на спине и даже подражать движениям котика при груминге. Самец из этой группы нашел себе другую ролевую модель – ныряльщиков-людей, которые чистили подводное стекло в бассейне. Подобрав чаячье перо, дельфин стал скрести им стекло, при этом имитируя звук акваланга и выпуская из дыхала медленную струю пузырьков воздуха, как это делают дайверы. В последующие дни он пробовал применять разные орудия – рыбу, которой их кормили, камни и обрывки бумаги – и при этом агрессивно защищал «свое» стекло от вторженцев.

Известны случаи спонтанного подражания и в природе. В 1988 году в Южной Австралии дикая самка афалины на три недели была помещена в дельфинарий для лечения и реабилитации. Эти три недели она провела в бассейне вместе с его постоянными обитателями, которые были обучены исполнять разнообразные трюки для посетителей. Одним из этих трюков было «хождение на хвосте», когда дельфин сильно и часто бьет хвостом, что позволяет ему стоять вертикально над водой и даже двигаться назад в таком положении. После того как дикая самка, получившая имя Билли, выздоровела и была выпущена в море, она начала проделывать этот трюк на воле, хотя никто ее этому не учил и никакой видимой пользы это поведение ей не приносило. Потом эту привычку подцепила от нее другая самка из того же сообщества, которая стала проделывать это даже чаще, чем Билли. Еще четыре самки и несколько детенышей со временем тоже стали демонстрировать поведение, очень похожее на этот трюк. Билли умерла в 2009 году, но традиция «хождения на хвосте» не угасла даже после ее смерти.

Модель психики других подразумевает не только понимание наличия у других намерений, знаний и желаний, отличных от твоих собственных, но и осознание, хотя бы на некотором уровне, своих собственных намерений, знаний и желаний, т. е. наличие самосознания. У детей в онтогенезе и у животных в процессе эволюции оно развивается постепенно.

На самом деле никто не знает, что такое сознание. Существует множество разных определений, но ни одного достаточно хорошего, чтобы сознание стало полноценным научным термином. Сейчас это понятие часто используют в разных смыслах, иногда довольно противоречивых. Современные нейрофизиологи не знают ответов на вопросы, откуда берется сознание, каким образом оно формируется в результате физической активности мозга и может ли оно появляться в небиологических системах, таких как компьютеры.

Одна из проблем разработки теории сознания – в том, что этим часто занимаются люди, которые слабо разбираются в поведении животных и потому не способны адекватно оценивать его в сравнительном аспекте. Например, известный нейрофизиолог Вилейанур Рамачандран сплошь и рядом безосновательно отказывает животным во всем подряд – вплоть до того, что в своей книге «Мозг рассказывает»[16] пишет: «Люди, как было доказано, единственные существа, сохраняющие способность к игре и во взрослом возрасте». У него что – никогда не было собаки или кота?

Неспециалисты вообще в целом плохо оценивают интеллект животных – они склонны сильно недооценивать его в одних аспектах и переоценивать в других. Это связано с тем, что в самих себе мы неправильно оцениваем, что в нас звериного, а что человеческого. Например, часто можно услышать от людей, наблюдающих какую-нибудь звериную мамашу: «Ну, прямо как человек!» Они имплицитно полагают, что материнская любовь и все с этим связанное – это некая возвышенная, чисто человеческая черта (причина чего, возможно, лежит в сакрализации материнства в нашей культуре). А между тем это как раз совершенно животная черта, и в плане общих механизмов поведения, связанных с заботой о потомстве, человеческая мать мало чем отличается от окотившейся под забором кошки.

Вообще, многие почему-то считают, что эмоции – это чисто человеческая черта, и даже спрашивают, есть ли они у животных. Вот как раз эмоций-то у них сколько угодно, и, скорее всего, они даже более мощные и яркие, чем у нас, так как им не мешает рассудок. Правда, рефлексировать свои эмоции они (скорее всего) не способны – но это и для многих людей оказывается непосильной задачей.