И ушла. Я пошел к матери Кисуниной. Та с каким-то мужиком водку жрала, в избе грязь, у меня в свинарнике намного чище. Отправился к Павлу, открыла его бабка, только спросил у нее:

– Не знаете, куда Паша подевался? Может, он дома? Вернулся?

Старуха как заорет:

– Убег! … И хорошо! Надоел хуже чумы! Хоть бы навсегда пропал. От него в доме все стонали, никому из других детей житья не давал.

И дверь перед моим носом захлопнула. Что делать? Стал у себя в селе соседей обходить, кланяться: «Люди добрые, Федя наш исчез, помогите его найти». Слава богу, многие откликнулись. Мы сначала берег реки прочесали, думали, вдруг одежда где лежит. Потом в лес подались. Пять дней ходили в разных направлениях, но никого не нашли. Вот тогда я решил изучить страшное место, все знают, что там ученые делали атомную бомбу. До того как москвичи в том лесу обосновались, деревья были пышные, зеленые. А как там физики-химики объявились, хана всему пришла. Елки пожелтели, иглы сбросили. Ученые эти к нам ходили за покупками. Мужики все лысые, в очках, тощие. Бабы страшные, с виду они все, как одна, нездоровые. Я жене велел:

– Не вздумай в тех краях землянику собирать, она радиоактивная.

– Да я и сама туда ходить не собиралась, – перебила его Таня, – уж не дура. Петька Морозов с Валькой потопали за ягодами, притащили полные ведра, над нами ржали: «Трусы. Гляньте, сколько мы набрали!» А дальше что? У Морозовых рак. И у него, и у нее. Петя раньше заболел, через месяц после того, как в том лесу походил. И полгода не прожил, умер. Валентина мужа похоронила и сама с опухолью слегла.

– После их смерти никто из наших и близко к проклятому лесу не совался, – не дал жене договорить Виктор, – все знают: ели там короед пожрал, а он на радиоактивность несется, питается ею.

Я искоса посмотрела на Энтина. Константин Львович сидел молча, он не стал объяснять Кругловым, что атомную бомбу в лаборатории не делают. Если селяне уверены, что «короед на радиоактивность несется, питается ею», то их не переубедишь.

– И дети в ту сторону даже не смотрели, – говорил тем временем Витя.

– После того как у Нины сын умер, – уточнила Таня, – тринадцать Косте исполнилось. Парень был похуже Окошина и Кисуниной, просто бандит, никто ему не указ. Он в проклятый лес бегал, грибы там собирал, жарил на костре, ел. И заболел. В нашей больнице не поняли, что с ним, а когда врачам сказали, как Костя себя вел, доктор рукой махнул.

– Собирайте деньги на похороны. С радиоактивностью не шутят, скоро умрет Константин.

Как в воду глядел, и трех месяцев парень не прожил. Жаль его. Да хорошо, что остальные ребята после его похорон перепугались и в лес не совались.

– Понимаете, как трудно было народ уговорить в то жуткое место пойти? – спросил Виктор. – А у меня в мозгу птицей мысль билась: «Федька дурак еще хуже Константина. Он мог в проклятый лес попереться, плохо парню стало, лежит где-то». Не сразу я так подумал, а когда все обыскали и никого не нашли. Стал опять нашим в ноги кланяться, помогите, пойдемте в проклятый лес. Все отказались. Делать нечего, я собрался туда один. И тут приходит Степан Грелкин, дачник, у Абрикосовых много лет домик снимал, говорит мне:

– Я работал на ликвидации в Чернобыле, давным-давно сына похоронил, машина его задавила. Понимаю, что у тебя на душе творится. Вот, держи.

Дал мне пакет, а в нем комбез, маска для лица, шапка, перчатки. Защита, короче.

Я удивился.

– Откуда это у тебя?

Степан пояснил:

– После Чернобыля я всегда с собой несколько таких наборов вожу. А ну как рванет АЭС неподалеку, облако попрет. Оденусь, может, в живых останусь. Я с тобой пойду, одному тебе нельзя.

И мы с ним пошли в проклятый лес.

– А я решила найти Владимира. Сердце подсказывало: он Феде недавно деньги давал, может, чего знает, – прошептала Таня. – В лес меня мужики не взяли, велели дома сидеть.

– Точно, – кивнул муж, – толку от тебя! Устанешь быстро, потеряешься.

– Да не в этом дело, – усмехнулась Таня, – жена Степана потом мне нашептала, что подслушала разговор Виктора со своим мужем. Мой попросил Степана: «Если Татьяна захочет идти с нами, я промолчу, а ты гони ее в шею! Вдруг наткнемся на тело Феди, не хочу, чтобы жена мертвого сына видела». Грелкин сказал:

– Не хорони ребенка раньше времени, мы спасем мальчика.

А Витя в ответ:

– Нет. Много времени прошло. Если я бабе велю дома сидеть, Танюха потом мне не простит, что не она Федю обнаружила. Знаю ее прекрасно, начнет плакать, твердить: «Вот пошла бы я с вами и спасла сына». А раз я молчал и вроде не возражал против ее участия, да ты запретил, тогда Таня на меня не разозлится.

– Ушли они на поиски, а я поехала в Горяево, – продолжала Таня, – порасспрашивала местных, мне дом указали, который Владимир снял. Я туда. Женщина мне открыла, видно, что больная, дышала тяжело, хрипло. На мой вопрос, где ее сын, ответила:

– На работе в музее. А зачем он вам?

Я сказала:

– Ищу мальчика Федора, он к вам не заходил?

Она улыбнулась.

– Феденька! Очень добрый паренек. Вежливый, сразу видно, что из хорошей семьи. К Володе он часто забегал, мой сын его в институт готовил.

Таня сложила руки на груди.

– Я изумилась. Федор? В вуз? Да он свое имя с ошибками пишет.

И услышала новую порцию похвал моему сыну. Долго она говорила, позвала меня чаю попить, сетовала:

– Давненько Феденька не показывался. Неделю носа не кажет. Вы уж ему скажите: «Бабулечка тебя ждет».

Вышла я на улицу, голова кругом. Села на скамеечку у ворот в изумлении. Что за дела у Феди с Владимиром? И тут Володя сам появляется! Я его как увидела, бросилась к нему, говорю:

– Христом Богом прошу! Скажите, где Федя? Никому даже не намекну, что от вас узнала. Пожалейте нас с Виктором, у нас своих детей нет, племянника усыновили, если не найдем его, сами умрем. Любим паренька очень. Ваша мама сказала, что Федя часто у нее в гостях бывает.

Владимир отмахнулся.

– Не пойму, о ком речь. Моя мать тяжело больна. Она, к сожалению, потеряла разум. Никакого Федора я не знаю.

Я заплакала.

– Зачем говорите неправду? Вы ему деньги в кафе давали!

Он на меня уставился.

– А-а-а! То-то ваше лицо показалось мне знакомым. Совсем забыл про того подростка. Не стоит беседовать с Ксенией, она обезумела, живет в своем мире. Прощайте.

И к калитке двинулся.

Я от отчаянья вцепилась в его рубашку.

– Не отпущу, пока правду не скажете.

Владимир дернулся, пуговицы от сорочки на землю упали, сама она по шву треснула, из брюк выскочила, и рукав у меня в руке остался. Я увидела его голое тело и закричала: