— Товарищ капитан!.. — Голос офицера заметно сел и потускнел. — Меня расстреляют?

— Возможно, — ответил Алексей. — А есть основания?

— Нет. — Арестант прерывисто вздохнул. — Все мои прегрешения… вы про них знаете, видели уже. Но последней ночью ничего не было, я спал один. — Он понизил голос, зачем-то посмотрел по сторонам. — Анфиса Павловна не приходила, да и не могла. Николай Петрович прошлой ночью был в Ненашеве.

— Почему тогда вы спали в этом доме? Ваш товарищ снова дежурил?

— Да, так получилось. Сослуживцы знали, где искать меня в экстренной ситуации. Я оставил дежурному этот адрес. Там удобно, никого нет, сам себе хозяин.

— Можно выйти незамеченным, верно? — подметил Саблин. — И вернуться, когда приспичит.

— Не понимаю, о чем вы. — Кондратьев потер лоб, с усилием сглотнул. — Меня дважды допрашивали в жесткой форме, предлагали признаться в сотрудничестве с немецкой разведкой. Я даже не знаю, как это можно назвать — чушь, бред, несусветная глупость. Они напрасно тратят время. Надо искать настоящего врага. Вы считаете, что я агент?

— Вы можете оказаться им, Дмитрий Олегович, — безжалостно заявил Алексей. — Вы грамотны, подкованы, обладаете нужными навыками. Соблазнили сожительницу комполка, которая, как ни крути, обладает важной информацией.

— Так и спрашивайте с Анфисы Павловны, — заявил Кондратьев. — Может, она и есть тот человек, который вам нужен? Не смешите меня, товарищ капитан. Это не я запал на Анфису Павловну. Она сама строила мне глазки, как бы случайно вошла в кабинет, начала крутить попой, попросила веревочку натянуть для занавески.

— И вы, понятное дело, не растерялись. Вы отчаянный малый, Дмитрий Олегович, можно сказать, авантюрист.

— Скажите, Николай Петрович знает про меня и Анфису Павловну?

Алексей пристально посмотрел на арестанта. У него складывалось впечатление, что реакция полковника на роман с боевой подругой волнует Кондратьева больше, чем обвинение в сотрудничестве с немцами.

Возможно, так оно и было. Полковник пристрелит сразу, а органы еще повозятся. Как будет себя вести опытный агент фон Кляйста? Именно так, как держался сейчас Кондратьев. Он русский или немец? Порой даже это выявить трудно. Есть такие немцы, которые дадут фору самому сермяжному Ване из далекой таежной глубинки.

Он не ответил на вопрос, отправился дальше.

Вахновский стоял, вцепившись в прутья решетки, растрепанный и злой. Пальцы его дрожали, посинели от усилия. Этот тип за решеткой никак не смотрелся!

— Капитан, вы что себе позволяете? — прошипел он. — Думаете, я идиот, не понимаю, кто отдает эти вздорные приказы, почему хватают офицеров, преданных Родине? Налицо циничное вредительство! Вы ответите за это, капитан! Не много ли вы на себя берете?

— Не больше, чем могу унести, Георгий Свиридович, — уверил его Саблин. — Знаете, мне глубоко плевать на то, что вы сейчас говорите и чем угрожаете. Не думаю, что ваше начальство пересилит мое. Но если вы враг, то зачем мы вообще об этом говорим? Признайтесь, это ведь вы слили своим хозяевам информацию о том, что батальон майора Кобрина покидает позиции у Коптянки, а вчера ночью устроили побоище, в результате которого погибли мои люди? Где вы храните рацию, Георгий Свиридович? Ее нет в кабинете. Мы провели там обыск. На природе? В заброшенном здании?

Вахновский захлебнулся от возмущения. Не разделяй их решетка, он впился бы контрразведчику в горло, выдрал бы его своими ухоженными, но сильными пальцами!

Разговаривать было не о чем. Саблина вновь охватила злость. Он одарил арестанта выразительным взглядом и двинулся дальше, игнорируя шипение в спину.

Капитан Рожнов без очков смотрелся совершенно неестественно. Он сидел неподвижно, синь расплывалась по его лбу, глаза затянула муть. Широкая физиономия как-то увяла, напоминала футбольный мяч, к которому давно никто не прикладывал насос.

— Ноль внимания, фунт презрения, Алексей Константинович? — вкрадчиво осведомился Саблин.

— Я вас плохо вижу, — буркнул Рожнов. — Весьма учтивый товарищ, имевший со мной беседу, растоптал мои очки, да еще и двинул по роже. Я ему обязательно это припомню, когда… если выйду отсюда.

— Вы все видите, — заявил Алексей. — Иначе вас взашей прогнали бы со службы. Слабое зрение — еще не отсутствие такового, верно?

— Как скажете, — заявил Рожнов. — Вас я тоже не желаю видеть, капитан. Подозреваю, все идет от вас. Вы невысоки в звании, но полномочий вам хватает. Вы задерживаете непричастных людей, предъявляете им вздорные обвинения.

— Вы тоже собираетесь обвинить меня в некомпетентности? — спросил Алексей.

— А как вы хотели? Увы, я не могу приветствовать ваше решение. Вы парализуете работу штаба, вносите сумятицу, занимаетесь репрессиями. Кто после этого наносит больший вред Родине? Вы или некий немецкий шпион, существование которого, кстати, под большим вопросом? Догадываюсь, что вы задумали. — Рожнов шумно вздохнул. — Выловить агента вы не в состоянии, поэтому хватаете всех, кто может быть врагом. Жестоко, но действенно. Шпиону конец, а потерю остальных переживем, и не такое выдерживали. А вам не приходит в голову, что агента может и не быть среди людей, уничтоженных вами?

— С чего вы взяли, что вас уничтожат? — Сухая улыбка приклеилась к губам Алексея. — К вам будут применены меры психологического, а позднее и физического воздействия. Но даже после признания вас не уничтожат. Вы можете принести пользу нашей стране.

— Я? — изумился Рожнов. — Ну, знаете ли!.. И вам еще не нравятся мои слова о некомпетентности? Какой же странный этот мир. — Арестант опять принялся вздыхать. — Еще вчера мы с вами мирно общались, вы представлялись мне вполне адекватным человеком, а уже сегодня…

— Это прием такой, — уверил его Алексей. — Отдыхайте, тезка. Скоро снова на допрос.

— Подождите. — Губы Рожнова задрожали. — Капитан, я не лазутчик, клянусь вам. Не знаю, как доказать, но это просто чушь, извините. Я достойно воевал, мне нечего стыдиться. Не понимаю, почему со мной так. Я боюсь боли, — признался арестант. — Лучше сразу умереть, чем мучиться. Я признаюсь в чем угодно, если допросы с пристрастием войдут в норму, подпишу любой документ, и будь что будет. Только я понятия не имею о том, где находится эта чертова рация, о которой спрашивал следователь. Я в глаза никогда не видел эту проклятую штуковину.

«Продолжать беседу с этим товарищем тоже нет смысла. Все фигуранты разные, но одинаково объяты страхом. Может, в мои расчеты закралась ошибка?» — подумал Алексей.

Через три пустые ниши прозябал в одиночестве капитан Чаплыгин. Он тоже не похорошел, и на душе у него не полегчало. Бытие определяет сознание. Так совершенно правильно сказал Карл Маркс. Арестант поднял пустые глаза, неохотно встал.

— Добрый вечер, Борис Аркадьевич, — вежливо поздоровался Алексей. — Можете сидеть. Вас терзают тяжелые думы?