Эта галька на самом деле старше Homo. Ее подобрал и принес в пещеру ни кто иной, как Australopithecus africanus. Манупорт — «принесенный в руке» — выделяется на фоне орудий, среди которых он был найден, потому что определенно не является орудием. Это предмет, принесенный из другого места почти наверняка, потому что напоминает человеческое лицо. И в самой пещере таких горных пород не было. Этот манупорт указывает на то, что уже з млн. лет назад ранние гоминины воспринимали иконические свойства объектов вокруг них. Как человек воспринимает корни амазонских деревьев в качестве иконической репрезентации змей, так австралопитеки из Макапансгата видели иконичность камня с двумя круглыми выемками и желобком.

Можно возразить, что манупорт, напоминающий человеческое лицо, заметили не австралопитеки, а современные люди с большим мозгом, способные распознать его символизм. Такое предположение, однако, порождает еще более сложную проблему. У нас есть галька среди каменных орудий в пещере, где жили Australopithecus africanus, но орудия были сделаны в этой пещере, а галька — нет. То есть она была намеренно или ненамеренно принесена в пещеру. Если намеренно, то зачем? Одно из возможных объяснений мы уже привели: она похожа на лицо. Другое объяснение — она понадобилась для чего-то еще. Но ее внешний вид кажется самым простым объяснением. Можно предположить, что ее принесли ненамеренно, например, она застряла у кого-то между пальцами ног, но такое событие выглядит маловероятным. Хотя невозможно доказать, что гальку принесли в пещеру именно из-за сходства с лицом человека, такое предложение определенно является лучшим из возможных.

Другой манупорт, найденный на территории современного Марокко, 300 000 лет назад подобрал Homo erectus[56]. Это кость каракатицы, формой напоминающая фаллос (рис. 10).

Опять же, иконический знак, намеренно выделенный, опознанный и приобретенный, но не созданный самостоятельно. «И что с того?» — скажете вы. В чем состоит значение таких иконических объектов для развития языка? Ну, ответ зависит от того, у кого спрашивать. Точка зрения Хомского, что язык — это результат рекурсивной операции (Соединения), исключает какие-либо существенные отношения между такими окказиональными иконическими знаками и развитием собственно языка, являющегося, по сути, всего лишь типом грамматики. Если язык есть не что иное, как вычислительная система, набор конструкций, украшенных местными словами, тогда рыбья кость в форме фаллоса определенно никак не приближает человека к такой системе. С другой стороны, если язык имеет дело со значениями и символами, для которых вычисления — не более чем вспомогательное средство для коммуникации, тогда иконические знаки становятся неотъемлемой частью реконструкции эволюции языка.

Искусство, орудия и символы, рассматриваемые во взаимодействии, вносят вклад в наше понимание каждого из них и «темной материи» культуры, а также психологии, обеспечивающей их возникновение. Искусство — это видимая форма разделяемых смыслов, передача эмоций, культурных моментов, идей и т. п. посредством общего невыражаемого культурного знания. Чтобы научиться понимать искусство, нужно уметь видеть вещи иначе. В случае с изобразительным искусством людям нужно научиться воспринимать двумерные изображения трехмерных объектов. Если говорить о скульптуре, то надо научиться видеть иконические или даже не вполне иконические объекты, являющиеся репрезентацией объектов реального мира или воображаемого объекта, созданного замыслом художника.

Орудия, особенно когда они обобщены и найдены в разных местах, например «наборы инструментов» ранних людей, указывают на наличие общих целей, проблем и их решений. Например, шёнингенские копья (300 000–400 000 лет) являются свидетельством наличия культуры у Homo heidelbergensis, который, возможно, был одной из форм Homo erectus. Такие копья указывают на то, что эти люди охотились, что кололи добычу, а не метали в нее копья[57], и охоту заранее планировали. Таким образом, копья являются репрезентацией культурных задач, знаний и техник. Для членов культуры, которая их использовала, они являются символическими объектами, особенно в свете доступных нам свидетельств наличия культуры у эректусов.

Поскольку орудия — это символы, они также проявляют свойство, которое большинство теоретиков считает неотъемлемым свойством языка и называют его «перемещаемостью». Этот термин относится к значению, возникающему в отсутствие объекта или референта, — например, песня, которая нравилась вашей матери, напоминающая вам о ней, когда ее уже нет рядом. У орудий также есть интенциональность — они являются, в том числе, результатом умственной концентрации их создателя. Будучи символами, они также имеют культурное значение — это репрезентация деятельности, перемещенной с формы и значения орудия. Копье означает «охотиться», даже если конкретное копье в действительности не используется для охоты. Наконец, орудия могут демонстрировать один из аспектов пирсовских знаков — порождать интерпретант — в том смысле, что лишь отдельные части орудий значимо связаны с их назначением. Лезвие ножа важнее для его значения, чем цвет или материал рукояти. Топор может быть полым или выполненным из разных материалов. Значение имеет качество режущей кромки. Таким образом, орудия, если их внимательно изучить, демонстрируют когнитивные границы ассоциаций со значением, не являющимся совершенно условным (поскольку орудие безусловно в той мере, что у него есть ограниченное число конструктивных вариантов выполнения задачи, для которой оно предназначено), но все равно достаточно условным, чтобы считаться символом.

В старых вестернах кавалерист-разведчик может по стреле, извлеченной из тела жертвы, определить, какое племя ее изготовило: «Это стрела команчей, дружище». Такая культурная идентификация одновременно символична, условна, конвенциональна и интенциональна. Другими словами, она символична. Условность проявляется во внешнем виде, культурной специфичности выполняемой задачи или культурной регуляции использования орудия.

Давайте снова рассмотрим знаменитые шёнингенские копья. Для их изначальных владельцев они были бы связаны с мыслями, то есть символами, повествующими об охоте, смелости, заботе о своих семьях и о смерти. Некоторые из этих копий были предназначены для нанесения колющих ударов, а не для метания. Мужчине-эректусу (или, если угодно, гейдельбергеисису), наверное, требовалось много тестостерона, чтобы отважиться выйти с ним против слона. Подбежать прямо к нему и воткнуть в него копье! Слонобой. Такое копье несет в себе столь же богатый смысл и символизм, как и изображения на стене пещеры во Франции.