Антрополог Майкл Силверстейн анализирует рекурсивные характеристики человеческого мышления в области использования языка при репрезентации культурных смыслов сразу на множестве уровней. Еще один исследователь, Стивен Левинсон, разрабатывает сходные вопросы, связанные с рекурсивным мышлением (мышление о мышлении, или мысли внутри мыслей).

Пирс предвосхитил обоих, предположив, что символы строятся из других символов. В работах Пирса под «бесконечным семиозисом» подразумевается, что нет пределов для числа доступных символов в человеческих языках. Это, в свою очередь, основано на идее о том, что знаки многофункциональны. Каждый знак определяет интерпретант, но последний тоже является знаком, поэтому каждый знак олицетворяет второй знак. Это вид понятийной рекурсии, понятия внутри понятий. Он указывает на значительный прогресс человеческой коммуникации. Значит, во всякой последовательности знаков содержатся другие знаки. Согласно Пирсу, бесконечность есть даже в такой простой последовательности:

Знак1/Интерпретант1 → Знак2/Интерпретант2… → Знакn

Такое представление выглядит конечным, пока мы не заметим, что Знакn не может быть концом последовательности, поскольку, если у него нет интерпретанта, он не является знаком. Подобным образом Знак1 в действительности не является ее началом, поскольку он по определению связан с интерпретантом предшествующего знака. То есть, у символов и знаков нет ни начала, ни конца. Они создают бесконечную цепочку, поскольку рекурсивны. Любой случайно выбранный знак отчасти состоит из другого знака.

Происхождение и состав рассмотренных нами символов указывает на тот факт, что язык, как и другие биологические функции, — явление непростое. Язык возникает из взаимодействия значения (семантики), условий употребления (прагматики), физических характеристик набора звуков (фонетики), грамматики, фонологии (звукового строя), морфологии (способов создания слов, например с помощью суффиксов и приставок или без их помощи) и организации историй и разговоров. Но есть еще кое-что. Язык как целое больше простой суммы его частей. Когда мы слышим родной язык, то слышим не грамматику или отдельные звуки и значения. Мы слышим и моментально понимаем сказанное в его целостности.

Грамматика — не только важный элемент языка, позволяющий ему выполнять свою культурообразующую функцию. Она помогает мыслить яснее. Однако, как бы ни стремились некоторые лингвисты ставить знак равенства между грамматикой и языком, грамматика сама по себе не важнее, чем другие компоненты языка.

Есть несколько причин для того, чтобы отвергнуть идею о центральной роли грамматики для языка. Во-первых, такие языки, как пираха и риау (Индонезия), — это живые языки, в которых отсутствует иерархическая грамматика. Их «грамматика» — немногим более чем бусины на нитке. Это не фрагменты внутри фрагментов[64]. Во-вторых, есть множество свидетельств тому, что символы появились задолго до грамматики. В-третьих, иерархические грамматики там, где они есть, — всего лишь побочный продукт. Как говорил Герберт Саймон, у иерархии есть самостоятельные преимущества в плане обработки информации, хорошо известные специалистам по теории вычислительных систем. Иерархическая организация очень помогает в обработке и извлечении любой информации, а не только такой, с которой обычно имеют дело человеческие языки. Четвертая причина отвергнуть представление о том, что любая структура обладает центральной ролью для языка, — другие животные тоже пользуются синтаксисом. Но если это верно, то способность усваивать синтаксис не является исключительной прерогативой людей. Животные используют определенные формы языковых структур, например попугай Алекс и горилла Коко[65]. Их синтаксис одновременно и не иерархичный, и не рекурсивный, но они тем не менее прибегают к структурно-зависимому мышлению. В-пятых, люди эволюционировали в направлении, противоположном когнитивной ригидности. Животным нужны инстинкты, поскольку их мышление негибко. Но эволюция человека пошла в обратном направлении — к языку и когнитивной гибкости, а не инстинктивному поведению, которое мы наблюдаем у многих животных. То, что люди знают и узнают, основано на местных культурных и даже экологических ограничениях[66]. Они могут вырабатывать очень разные, генетически не запрограммированные структуры. Сходства, обнаруживаемые в различных языках мира, могут рассказать нам о том, как работает человеческая коммуникация, но не об эволюции человека и не встроенных в человека языковых инстинктах.

Тогда что же изобрел Homo erectus? Символы. А от символов — один маленький прыжок до языка. Со временем форма и значение элементов языка эректусов должны были быть упорядочены и, возможно, структурированы, чтобы в какой-то момент произвести более совершенные структуры — примерно такие, как в современных языках. Но как вышло, что люди это сделали, а другие животные — нет? Ответ прост. Все человеческие изобретения создаются и совершенствуются человеческим мозгом. И тут все по-честному — язык выплатил мозгу свой долг, усовершенствовав его, обратив на людей давление культурного и полового отбора, что заставило их лучше общаться.

У нас есть убедительные свидетельства в пользу того, что Homo erectus обладал языком: культурные свидетельства — ценности, структуры знаний и социальная организация; использование и совершенствование орудий (хотя и медленно в сравнении с Homo sapiens); исследование суши и моря, выход за пределы видимого в область вообразимого; символы — в форме украшений и орудий. Только языком можно объяснить культурную революцию Homo erectus.

С появлением первых символов язык эволюционировал относительно быстро. Но по мере развития коммуникативных преимуществ для гоминин росло и эволюционное давление, направленное на способность производить более четкие звуки, вести более долгие и серьезные разговоры. Историю эволюции человеческого языка нельзя рассказать целиком, если непонятно, как проходила физиологическая эволюция гоминин, обеспечившая основу для более сложной и эффективной коммуникации.