– Что же интересует гостя из страны индейцев?

– Говорят, что Россия при вашем правлении достигла поразительных успехов. И мы, американцы, хотели бы узнать, как вам это удалось. Получить своего рода уроки управления.

– Что ж, желание похвальное, – сказала Екатерина. Видно было, что слова заокеанского гостя пришлись ей по сердцу. – Я дам вам такие уроки.

«А может… может, и ты мне дашь кое-какие уроки, милый юноша, – подумала она про себя. – Не сейчас, конечно. Позже. Может, в Крыму, а может, на обратном пути».

– А еще хотелось бы знать, – продолжал Жорж Френдли, – как вам, ваше величество, удается справляться с врагами, которые неизбежно случаются у всякой власти. Вот вы затеяли столь долгое путешествие, во время которого ваша жизнь может подвергаться опасности. И как вижу, ничего не боитесь?

– Мне нечего бояться, – величественно ответила Екатерина. – Моя лучшая защита – любовь моих подданных.

Тут карета остановилась, и в дверь почтительно просунулся адъютант императрицы граф Салтыков.

– Ваше величество, мы прибыли в Лугу, – сообщил он. – Его превосходительство Яков Александрович Брюс, главнокомандующий в Санкт-Петербурге и Петербургской губернии, прибыл, чтобы вас лично приветствовать. Прикажете допустить?

– Что ж, – сказала она, повернувшись к адъютанту. – Скажи генералу, пусть подойдет.

Тут же дверца кареты распахнулась шире, и перед государыней предстал столичный главнокомандующий генерал Яков Брюс. Это был человек среднего роста, с суровым лицом. Он входил в число чиновников, особо обласканных Екатериной, и сделал стремительную карьеру. В 1784 году произошло небывалое в истории событие: один человек, а именно Брюс, был назначен губернатором сразу двух столиц – Москвы и Санкт-Петербурга. Правда, злые языки поговаривали, что этой своей карьере Брюс обязан не собственным дарованиям, а своей жене Прасковье Брюс, урожденной княжне Румянцевой, которая была любимой фрейлиной императрицы, ее величество называла княжну «Брюсша».

– Рад приветствовать вас, ваше величество! – произнес генерал своим низким, придушенным голосом. – Хорошо ли изволили доехать?

– Прекрасно ехали, никаких не испытывали неудобств, – ответила Екатерина. – Сразу видно, что дороги у тебя, генерал, содержатся хорошо.

– Рад заслужить такую похвалу вашего величества, – произнес генерал. – Не угодно ли проследовать к месту, которое выделено для ночлега вашего величества?

– Отчего же, указывай, – кивнула императрица. – Да садись сюда, ко мне, места у меня довольно.

Брюс сел в карету Екатерины, и они покатили по улицам Луги. Уже совсем стемнело, и вдруг по обеим сторонам улицы вспыхнули факелы, освещая дорогу. Это горели расставленные через равные промежутки смоляные бочки. А когда стали подъезжать ближе к дому, где должна была ночевать Екатерина, на фасадах домов стали зажигаться разноцветные масляные лампы. Чувствовалось, что для жителей Луги прибытие императрицы – большой праздник. Соответственно, и в карете Екатерины тоже царило приподнятое настроение, ее величество изволила много шутить и смеяться.

Карета подъехала к дому князя Белецкого – самому богатому зданию Луги. Когда она остановилась и слуги, открыв дверцу, откинули подножку, вокруг затрещало и заискрилось – это загорелся заранее приготовленный фейерверк.

– Вижу, вижу, Яков, как много ты приготовил для моей встречи, – с улыбкой молвила Екатерина, любившая фейерверки и вообще пышные празднества. – Ты ничего не жалеешь для своей государыни.

Губернатор московский и петербургский изобразил на лице подобие улыбки (вообще, этот суровый человек улыбаться, можно сказать, вовсе не умел). Еще бы ему не пожалеть смолы и масла для императрицы, которая за один лишь прошлый год подарила своему любимцу свыше ста тысяч рублей!

Императрица поправила на плечах соболий паланкин, шагнула на верхнюю ступеньку лесенки и огляделась. Приближенные, ехавшие вместе с императрицей и прибывшие в Лугу несколько раньше, уже выстроились в две шеренги вдоль алой ковровой дорожки, приготовленной для государыни. Они встретили появление императрицы приветственными возгласами. Екатерина в ответ милостиво улыбнулась, шагнула на алый бархат ковра…

…И в тот же миг, откуда ни возьмись, рядом с каретой появились два человека. Оба были одеты примерно так же, как все участники вояжа, – в вышитые золотом кафтаны, дорогие шапки. Только они вовсе не собирались приветствовать императрицу, у них были совсем другие намерения. У одного в руке блеснула сталь кинжала, второй держал пистолет.

Придворные, столпившиеся вокруг кареты, опешили. Гвардейские офицеры, стоявшие рядом с экипажем, тоже не успели отреагировать на появление незнакомцев. Тем более этого не мог сделать генерал Брюс, который еще находился в карете, за спиной Екатерины.

Единственным, кто не растерялся в эту минуту, оказался американский инженер Френдли. Он стоял сразу за спиной Екатерины и поверх ее головы видел все, что происходит снаружи. Едва двое нападавших выскочили из темноты, как инженер, непочтительно оттолкнув стоявшую у него на пути Екатерину, бросился вперед. В первую очередь он кинулся на человека с пистолетом и резко ударил его по руке, державшей оружие. И вовремя – убийца как раз в этот миг нажал курок. Грянул выстрел, пуля задела верх кареты и ушла в небо. Убийца не был обескуражен этой неудачей, его рука метнулась к поясу, где виднелась рукоять второго пистолета.

Однако инженер уже не обращал на него внимания – некогда было. Он развернулся к человеку с кинжалом. Тут вышло потруднее. Нападавший обладал отменной реакцией, хотя инженер несколько раз пытался взять его руку в захват, тот каждый раз ускользал и все норовил поразить острием нежданного защитника императрицы или же как-то исхитриться и ударить саму Екатерину. Но инженер этого не допускал, все время занимая позицию между императрицей и нападавшим. Одновременно он следил за тем, первым, – что он делает. А тот, наконец, вытащил запасной пистолет и взвел курок.

«Плохо дело! – мелькнуло в голове мистера Френдли. – За двумя сразу я не услежу!»

Но это и не потребовалось. Гвардейские офицеры, окружавшие карету, наконец сообразили, что происходит, и вмешались в ход схватки. Один из них выхватил саблю и рубанул по руке человека с пистолетом. Сабля у гвардейца была наточена отменно: рука отлетела, словно отрезанная бритвой. И в тот же миг из толпы выскочил бледный, очень красивый офицер со шпагой: одним движением он пронзил убийцу, державшего кинжал.

Оба нападавших лежали на снегу. Инженер поспешно наклонился к тому, у которого была отсечена рука.

– Шарф! Дайте кто-нибудь шарф, перевязать! Если остановить кровь, он выживет! – обратился он к окружающим. Кто-то из офицеров действительно потянул с себя пестрый гвардейский шарф. Но тут лежавший проворно перевернулся на бок, левой рукой вытащил откуда-то из одежды пузырек и опрокинул его содержимое себе в рот. Инженер не успел ему помешать. Когда он схватил руку с пузырьком, тот был уже пуст. Лежавший выгнулся дугой, дернулся – и застыл, глаза его остекленели. Он был мертв.