И услышала невероятное предложение — Зингер готов был заплатить всего-то триста рублей ассигнациями, смехотворную, оскорбительную сумму. Сонька отказалась. Она с трудом удержалась от того, чтобы плюнуть скряге в лицо.

— Каждого фраера, — иногда делилась тайнами ремесла Соня, — надо хорошенько разогреть. А потом отпустить. Пусть созреет, поймет, какой куш уплыл у него из рук. Вся красота истории в том, что клиент первым делает шаг к собственному наказанию…

Тонкость истории с Зингером была еще и в том, что его нельзя было просто так «кинуть», то бишь обмануть. По законам воровского мира «кинуть блатыкайна» — значит подписать себе смертный приговор.

Спустя неделю Моше Блювштейна выпустили из кутузки — и Одесса узнала об этом мгновенно. Зингер, конечно, тоже это услышал. Неизвестно, порадовался он или погоревал, что не дал за камни суммы, которую просила девушка. Прошла пара дней, ростовщик собрался по делам в столицу. И в уютном зале ожидания для избранных совершенно случайно увидел Соню — она тоже, вероятно, собиралась куда-то ехать. К себе она крепко прижимала скромный саквояж из темно-коричневой кожи.

Зингер поспешил поздравить девушку с освобождением мужа. Соня ответила сдержанно — она совсем не обрадовалась встрече с человеком, который бросил ее в беде. Процедила, что Моше освобожден практически задаром и она отлично смогла справиться сама. Сделав вид, что только сейчас ей пришло это в голову, она похвасталась, что нашла-таки на камни покупателя. Да покупателя непростого! В самом Амстердаме нашелся человек, которого не испугала кровь на камнях и который очень хочет иметь уникальные драгоценности.

Причем покупатель этот предлагает не жалкие триста рублей, а полноценные две с половиной тысячи, да золотом. Соня проговорила это и даже продемонстрировала ростовщику проплывшие мимо его носа сокровища.

(Мало было наказать Зингера, обобрать его — необходимо было остаться вне подозрений, не дать повода для «воровских разборок». Если бы Сонька собственноручно обокрала ростовщика, ее могли бы просто «поставить на нож» — вероятно, значение этого выражения понятно всем без особых объяснений.)

При виде драгоценностей Зингер потерял самообладание. Не раздумывая долго, он тут же предложил за украшения три тысячи рублей. Но Сонька только расхохоталась ему в лицо. Зингер почувствовал, что эти камни ему необходимы. И стал за них сражаться. Сражался как лев, торговался, как последняя торговка рыбой на Привозе, — и таки сумел уговорить Соньку продать камни ему. Сонька взяла деньги, опустила саквояж у ног Зингера и удалилась, шепнув, что надо быть осторожным с такими невероятными камнями. Ростовщик только молча кивнул.

На перроне в ожидании прибытия поезда скучал городовой. Сонька подошла к нему, вытащила из ридикюля серебряный рубль и вручила слегка удивленному полицейскому. Время от времени прикладывая к глазам кружевной платочек, она умоляла доблестного стража порядка забрать из зала ожидания для пассажиров первого класса кожаный саквояж, который оставила там якобы по рассеянности. «Доблестный страж» поспешил в зал ожидания — серебряный аргумент поторопиться подействовал сразу же.

К Зингеру, который уже мысленно прикидывал барыши от перепродажи только что сторгованных камней, подошел полицейский и поинтересовался, его ли это коричневый кожаный саквояж стоит рядом с уважаемым господином. Перед глазами нового владельца окровавленных драгоценностей открылась нерадостная перспектива посетить сахалинскую каторгу. Зингер настолько испугался, что в ответ только отрицательно покачал головой. Городовой взял саквояж и поспешил к безутешной забывчивой пассажирке. Та с тихой радостью подняла глаза на городового, взяла из его рук драгоценный саквояж и вручила еще один серебряный рубль. Изумленный такой щедростью полицейский потрусил в буфет, а Сонька пересекла привокзальную площадь и, подозвав экипаж, укатила.

По воровским законам это был чистейший «кидок» — но драгоценности-то Сонька взяла не из рук Зингера, а из рук полиции. Именно после этой истории Сонька и получила звонкую кличку «Золотая Ручка».

— Зингера я не обманывала, — рассказывая об этом, усмехнулась Соня, — я «кинула» полицию. Так что претензий ко мне быть не могло. И не было.

Простой, но великий план. И безукоризненное исполнение. Как всегда.

* * *

Коляска с милой дамой пару раз проехалась вдоль Дерибасовской. Дома, все как на подбор, сверкающие свежей краской, отмытыми окнами, островерхими крышами, стояли слишком плотно друг к другу. Слишком плотно для того, чтобы невидимкой проникнуть к заднему крыльцу или выходу на черную лестницу. Небольшие дворики были окружены чугунными коваными заборами с высокими воротами, которые вечером на ключ запирал дворник, солидный, как банковский служащий. Одним словом, дома на Дерибасовской были маленькими крепостями.

На то они и крепости, чтобы их брать. Ну, или в крайнем случае, устраивать осады, после которых крепостица все-таки сдавалась на милость победителя. Однако это было совершенно не в духе Соньки, предпочитавшей осадам хитрости, вроде той, что некогда устроили Трое воины под предводительством хитроумного Одиссея.

Скажем прямо, если бы Одиссею вдруг каким-то неведомым образом повезло встретиться с Сонькой, в ней он нашел бы родственную душу. Она, подобно царю Итаки, старалась придумать ту хитрость, которая принесет победу. Ну, или хотя бы самым простым способом накажет негодяя. Особенно если негодяй насолил не только лично Соньке.

Конечно, сейчас о наказании речь не шла. Однако уже второй месяц Сонька вела охоту, если можно так сказать, на самую крупную дичь в ювелирных кругах прекрасной Одессы. И пока успеха не имела.

О нет, нельзя сказать, что действия Соньки были совершенно безуспешны. Но все это выглядело так… неэффектно, настолько мелко, что можно было этот неуспех назвать почти полным провалом.

Ювелирная империя, победить которую мечтала Сонька, была куском лакомым и неподатливым. То бишь, конечно, можно было бы устроить налет на один из магазинчиков, можно было бы ограбить сразу все магазины. Но это было бы слишком трудоемко и совершенно неэффектно. Одним словом, вовсе не в Сонькином духе.

Вот поэтому рекомая дама под вуалью, пару раз проехавшись по Дерибасовской, в очередной раз убедилась, что дом хозяина империи так просто не сдастся. И, значит, надо продолжать думать.

* * *

В мутных водах у одесского причала плавали рыбы всех мастей и размеров — от купцов-миллионщиков до освобожденных крестьян. В шестидесятые годы XIX века Одесса напоминала шумный рынок, где покупателю время от времени норовили сунуть лежалый, бракованный, а то и вовсе несуществующий товар. Облапошить, обобрать, кинуть…

Соня прекрасно понимала, что магната, великого актера, богатого ювелира на улицу Глухую не заманить. И, значит, надо менять «охотничьи угодья». На это предложение Моше с удовольствием согласился.

Соня и Моше перешли «на другую улицу» — сменили круг общения и изменились внешне. Все, что сумели скопить на хипешах и поездных кражах, они вложили в преображение.