– С ума сошел, – отмахнулась та, но встревоженный взгляд Максима еще долго не шел у нее из головы.

Варвара Сергеевна, которая обнаружила, что призванная на помощь сестра попыталась расстроить восстанавливающиеся отношения Ани и Максима, позвонила ей снова:

– Ты что такое устроила? Я о чем тебя просила?! Я просила посодействовать! А ты?!

– А я и посодействовала… Как ты себе представляла мое содействие?! Я пошла от противного, я заставила его поверить, что ему эти отношения действительно нужны. Ты же знаешь, когда человека начинают отговаривать, он старается найти самые веские доводы. Как для оппонента, так и для себя самого…

– И какой самый веский довод был у него?

– Что он ее любит… Но ты знаешь… – тут последовала характерная пауза-затяжка, – мне он не понравился. Не для Ани он. Слишком жесткий…

– Это Максим-то?! – Варвара Сергеевна задохнулась и бросила трубку. Ее сестра никогда не разбиралась в людях!

Аня, привыкшая каждый день видеть Максима, причем совсем не того, которого она знала раньше, все больше и больше испытывала неудобство от некой раздвоенности. Раздвоенности между обидой, болью, памятью о позоре – и ставшим привычным комфортом, материальным, душевным, позволяющим вольности, колкости и даже пренебрежение. Раздвоенность вносила диссонанс в уже устоявшуюся жизнь, и Аня все чаще гнала от себя воспоминания о том июньском «свадебном» дне. И давно уже ей перестали сниться сны, в которых главным героем был жених или они оба в дни их любви. Все чаще она стала говорить колкости Максиму, и были эти колкости совсем не обидные, а такие, после которых он начинал нападать на нее, и вечер заканчивался смехом и киданием маленьких диванных думочек, которыми так любовно украсила свою гостиную Варвара Сергеевна.

А весной, в начала апреле, Варвара Сергеевна уехала в санаторий. Уехала быстро, даже толком не собираясь:

– Ань, если что забуду, довезете мне с Максимом.

Аня удивилась материнской спешке, но не удивилась последним словам. Максим стал неотъемлемой частью их дома и жизни.

Апрель был теплым, таким, каким она его всегда любила и помнила. Этот самый апрель открывал окна, выходящие на Патриаршие пруды, этот апрель заставлял забрасывать подальше теплые шапки, варежки и шубы, этот самый апрель заставлял пристально вглядываться в зеркало и разглаживать пальцами маленькие складочки под глазами. Впрочем, у Ани никаких складочек не было – она стала опять некрасивой красавицей: худенькая, с белоснежной кожей, ясными глазами и черной шапочкой волос. «Я – очень ничего! Хоть и брошенная невеста», – сказала однажды она себе, проснувшись и глядя в зеркало. Потом она сняла ночную рубашку, внимательно осмотрела себя со всех сторон. «Да, как давно все это было!» – успела подумать девушка, и в это время раздался звонок в дверь. Аня, накинув на голое тело халатик, пошла открывать.

– Вот, – на пороге стоял Максим, протягвая стопку газет, – Варвара Сергеевна приедет, будет что читать. Что это? Ты только проснулась?

Аня молча взяла из рук Максима газеты, расстегнула его легкое пальто, потом наклонила его голову и прошептала на ухо:

– Если ты через пять минут не будешь лежать в постели, я устрою истерику.

Затем она повернулась к нему спиной, сбросила халат и прошла к себе в комнату, оставив Максима в прихожей – недоумевать и радоваться.

… – Моли бога, чтобы я не увидела торжества в твоих глазах. – эти слова Аня произнесла через неделю. Максим ходил по квартире Варвары Сергеевны в одних джинсах и норовил поцеловать Аню, которая заваривала чай.

– Не увидишь, – отвечал он, но на самом деле бога молил, поскольку торжествовал и поскольку знал, что Аня никогда такими вещами не шутит. Максим радовался происходящим в Ане переменам и тому, что их отношения превращаются из дружеских в любовные, и старался окончательно поменять манеру поведения.

– Мам, Макс очень изменился, – в один прекрасный день поделилась с Варварой Сергеевной Аня.

– В лучшую сторону или в худшую? – осмелилась задать вопрос мать.

– В другую, совсем в другую, – непонятно ответила дочь.

«И слава богу, что ты это заметила», – радостно подумала Варвара Сергеевна. И хотя ее дочь по-прежнему большую часть времени проводила дома, настроение у Ани явно улучшалось.

Как всякий человек, не обладающий сильным характером или не сумевший определить для себя главные желания, или как человек, лишенный воли в силу определенных обстоятельств, Аня легко приняла чужие правила. «Он по-прежнему любит меня. Несмотря ни на что. Что ж, пусть будет так, только бы от меня не требовали много», – думала она, наблюдая за трогательно суетившимся Максимом. Что значит в этих обстоятельствах «требовать много», Аня определила так: «Не требовать от меня симметричных ответов». А поскольку Максим и не требовал, чтобы она была всегда ему рада, чтобы она не ворчала и не изводила его колкостями, чтобы она не пренебрегала договоренностями и чтобы она не говорила ему о любви, то их отношения развивались в полной гармонии. Покладистость и даже покорность Максима, его добрая снисходительность – все это немного Аню обезоруживало и заставляло становиться мягче. Потихоньку между ними возникла привязанность – так привязываются друг к другу те, кто много страдал. По крайней мере, именно так казалось Ане.

– Ты понимаешь, мне так было плохо! – не стесняясь, делилась с Максимом Аня. И была уверена, что он ее понимает. – Так плохо! Все стало таким плоским – как будто иллюстрация в книжке. И мир словно потерял форму, запахи, вкус и цвет! И я поняла, что лучше всего – лежать. Лежать неподвижно, разглядывать потолок или обои. Ни о чем не думать. Вот понимаешь, что это неправильно, понимаешь, что надо встать, заняться делами, а не встаешь, не занимаешься… И от этого бездействия становится еще хуже. Ужасно, когда пытаешься кому-нибудь пожаловаться – понимаешь, что не можешь сформулировать свое несчастье. Что твоя беда, облеченная в слова, становится безвкусной – почему-то нет в ней настоящей пряной горечи. Рассказываешь о себе – и сама себя стыдишься. При этом облегчения не наступает, потому что в душе ты чувствуешь все то же горе. Только оно, горе, для тебя настоящее.

– Да, ты права, у меня было все точно так же, – ответил ей тогда Максим.

– Это ты о чем? – удивленно уставилась на него Аня.

– О том же самом. Когда ты от меня ушла, – просто ответил Максим.

Аня про себя спохватилась. Она забыла? Или он себя так вел, что даже и догадаться нельзя было о его переживаниях? Она посмотрела на Максима – умный мужчина, приятной внешности, деловой и, как выяснилось, безумно ее любящий. Настолько, что все ей простил. А ведь он тогда исчез из ее жизни почти мгновенно, как только понял, что даже в качестве друга Аня не будет его терпеть рядом с собой.

– Максим, ты извинишь меня?

– За что?

– За ту историю…

– Ты же не виновата. Это я виноват.