английского Дейнло. Договор, по которому Франция уступкой этого берега купила себе мир, был полным подобием Уэдморского мира. Подобно Гутруму, Рольф крестился, женился на дочери короля и стал его вассалом в стране, получившей с того времени название «страны норманнов», или Нормандии. Но вассальные отношения и новая вера мало стесняли пиратов. С французами, среди которых они поселились на Сене, их не связывали ни узы крови, ни сходство языка, сближавшие их с англичанами, между которыми они поселились на Гембере.

Сын Рольфа, Вильгельм Длинный Меч, хотя и склонялся в сторону христианства и Франции, но в душе оставался норманном. Он призвал датскую колонию для заселения Котантена — полуострова, идущего от горы святого Михаила до утесов Шербура, и воспитал своего сына среди норманнов Байе, где упорнее всего держались датские язык и обычаи. За его смертью последовала языческая реакция: большинство норманнов, вместе с малолетним герцогом Ричардом, отошли на время от христианства, и новые флоты пиратов появились на Сене. До конца века пограничные французы называли нормандцев «пиратами», их страну — «страной пиратов», а их герцога — «герцогом пиратов».

Но позже те же силы, которые превратили датчан в англичан, еще сильнее повлияли на датчан во Франции. Ни один народ не выказывал такой способности усваивать все лучшие черты людей, с которыми он приходил в соприкосновение, или сообщать им свою энергию. В течение долгого царствования Ричарда Бесстрашного, сына Вильгельма, норманны-язычники превратились во французов-христиан и искренних феодалов. Старый датский язык удержался только в Байе да в немногих местных названиях. Когда незаметно исчезла древняя северная свобода, то потомки пиратов превратились в феодальное дворянство, а «страна пиратов» стала одним из вернейших ленов французской короны.

Перемена обычаев сопровождалась и переменой веры, связавшей с христианством и церковью страну, где язычество упорно боролось за свое существование. Герцоги первые принимали новую веру, но когда религиозное движение проникло в народ, то оно было встречено со страстным увлечением. По всем дорогам шли пилигримы, на лесных прогалинах вырастали монастыри. В небольшой долине, окаймленной лесом из ясеней и вязов и прорезанной ручейком, от которого впоследствии получил свое название монастырь (Бек), искал убежища от мира рыцарь Герлуин Брионн. Однажды, когда он своими руками складывал печь, какой-то чужестранец приветствовал его словами: «Спаси тебя Бог». «Ты из Ломбардии?» — спросил пришельца рыцарь-отшельник, пораженный его оригинальным видом. «Да», — отвечал тот и, прося принять его в монахи, упал на колени и начал целовать ноги Герлуина.

Ломбардец оказался Ланфранком из Павии, ученым, известным своими познаниями в римском праве; он перешел через Альпы с целью основать школу в Авранше, а теперь молва о святости Герлуина увлекла его в монашество. Хотя у Ланфранка действительно были религиозные устремления, но ему суждено было прославиться не столько в качестве святого, сколько в роли администратора и политика. Его преподавание в несколько лет сделало Бек знаменитейшей школой христианства. Это была как бы первая волна умственного движения, которое из Италии проникало в менее образованные страны Запада. Вся умственная жизнь того времени, казалось, сосредоточилась в группе ученых, собравшихся вокруг Ланфранка: знание канонического права и средневековой схоластики, а также философский скептицизм, впервые пробудившийся под его влиянием, — все это возводит свое начало к Беку.

Ланфранку наследовал в качестве приора и учителя знаменитейший из тех ученых, тоже итальянец, Ансельм из Аосты. Будучи приятелями, Ланфранк и Ансельм были совсем непохожи друг на друга. Ансельм вырос в тихом уединении горной долины поэтично нежным мечтателем, с душой чистой, как альпийские снега его гор, и с умом настолько же ясным и прозрачным, как окружавший его горный воздух. Весь характер Ансельма отразился в одном из сновидений его юности. Снилось ему, будто небо стоит среди блестящих горных вершин, подобно чудесному дворцу, а на окружающих его полях убирают хлеб жницы самого Небесного Царя. Но они жали лениво, и Ансельм, раздраженный их ленью, вскарабкался по горе, чтобы донести на них Господу. Когда он достиг дворца, то голос Царя призвал его к Нему, и он рассказал Ему виденное. После этого, по воле Царя, перед ним поставили неземной белизны хлеб, которым он и подкрепил свои силы.

Сон исчез с наступлением утра, но чувство близости Неба к земле, горячее стремление служить Господу, душевный покой, испытанный им в присутствии Бога, остались у Ансельма на всю жизнь. Переселившись, подобно другим итальянским ученым, в Нормандию, он стал монахом в Беке, а после назначения Ланфранка на высший пост — настоятелем аббатства. Ни один учитель не вкладывал столько любви в свое дело, как Ансельм. «Побуждайте своих учеников исправляться», — сказал однажды Ансельм другому учителю, прибегавшему к побоям. «Видели ли вы когда-нибудь, чтобы художник делал статую из золота при помощи одних ударов? Нет, он то давит ее потихоньку, то слегка постукивает по ней своими инструментами, то еще осторожнее и ловчее ее формует. А во что превращаются ваши ученики от постоянных колотушек?» «Они превращаются в скотов», — был ответ. «Плохо же ваше учение, если оно обращает людей в скотов», — едко возразил на это Ансельм.

Самые грубые натуры смягчались под влиянием нежности и терпения Ансельма. Даже Вильгельм Завоеватель, столь суровый и грозный для других, становился любезным и разговорчивым человеком в беседе с Ансельмом.

Кроме занятий в школе Ансельм находил время и для философских исследований, положивших научное основание средневековой теологии. Его знаменитые произведения были первой попыткой вывести идею Бога из самой сущности человеческого разума. Его страсть к отвлеченному мышлению нередко лишала его пищи и сна. Иногда он едва мог молиться. Часто по ночам он долго не мог заснуть, пока не овладевал известной мыслью и не записывал ее на лежавших подле него восковых дощечках. Но даже усиленная работа мысли не могла высушить страстной нежности и любви, наполнявших его душу. Больные монахи не хотели пить ничего другого, кроме сока, выжатого из винограда руками самого настоятеля. И позже, когда он был архиепископом, преследуемый собаками заяц укрылся под его лошадью, и он грозно велел ловчему приостановить охоту, пока бедное животное не скрылось в лесу. Даже страсть к расширению церковных земель, столь свойственная духовенству того времени, не одобрялась Ансельмом, и при разборе таких дел он смежал очи и сладко засыпал.

Глава IV

ЗАВОЕВАТЕЛЬ (1042–1066 гг.)

Не одно только горячее рвение к новой вере увлекало нормандских пилигримов к святыням Италии и Палестины. Старая страсть северян к приключениям обратила пилигримов в крестоносцев, и цвет нормандского рыцарства, недовольный суровым правлением своих герцогов, принял участие в борьбе с мусульманами Испании