Любовь, объяснила Хелен (не уверен, что все правильно понял), нынешняя любовь не имеет ничего общего с прежними чувствами наших родителей. Она превратилась в чисто дарвиновское понятие, вытекающее из освободившейся от предрассудков теории эволюции. Долгие тысячелетия человек был сосредоточен скорее на воспроизводстве, чем на самосохранении. Все изменилось в двадцатом веке: ни у кого не спрашивая разрешения, женщина вторглась в игру сексуальной селекции, бывшей до того прерогативой «самцов». Общеизвестно, что мужчины всегда боролись друг с другом за доминирование, но это осталось в прошлом: женщина взяла власть в свои руки. Научный прогресс освободил ее от многовековой гегемонии мужского пола. Как только женщина научилась контролировать процесс зачатия и зарабатывать на жизнь себе и своему потомству, мужчина оказался пригоден для одной-единственной вещи – любви. Настоящей, вечной и… недостижимой. Шанс на то, что два человеческих существа будут развиваться параллельно и гармонично, стремится к нулю. Цена взаимных уступок и самоотречений высока, но каждый из партнеров платит ее из страха перед одинокой старостью.

Итак, женщины завоевали новый статус и стали сами выбирать себе мужчин – естественно, самых развитых, то есть самых красивых, работящих, понятливых, успешных, наделенных даром сочувствия, умеющих адаптироваться.

Ночь была долгой. Мы проговорили до утра, вернее, говорила Хелен, а я слушал и иногда задавал уточняющие вопросы. Она обожала создавать теории, а я слишком любил ее, чтобы объективно судить об их ценности. Одни рассуждения казались мне существенными, другие нелепыми, но это не имело значения. Хелен, журналистская душа, стремилась объяснить мир, сделать его более понятным и часто просто повторяла или перефразировала чужие выкладки и постулаты. Я не исключал, что мир вообще непостижим, но держал эту догадку при себе. Когда прозвонил будильник, Хелен как раз объясняла, что женщины выиграют эволюционную битву, потому что мужчины как вид не способны быстро приспосабливаться. Женщина всегда даст мужчине сто очков вперед, ведь она мутировала. А он нет.

– Ты не в счет, милый…

* * *

Хелен едва справлялась с нетерпением, не выпускала из рук телефон, по двадцать раз на дню звонила Сьюзан и задавала один и тот же вопрос: «Есть новости?» По расстроенному лицу становилось понятно, что продюсер тоже ничего не знает. Если я обращался к Хелен, она едва слушала или, того хуже, посылала меня к черту, трижды летала в Италию, один раз в Милан и два – в Рим, и возвращалась последним рейсом, совершенно измотанная.

Как-то ночью, около четырех, меня разбудил запах табачного дыма. Хелен рядом не было. Я удивился. Дверь в гостиную была приоткрыта, там горел свет, Хелен лежала на диване, свернувшись клубочком, и курила сигарету с ментолом, зажав в руке мобильник.

– Что с тобой?

Она подняла глаза – в них плескалось беспокойство, – открыла рот, шевельнула губами, и я ринулся в ванную за слуховыми протезами.

– У меня проблема, Том, очень серьезная проблема, и я не знаю, что делать.

Она взяла с меня слово, что я сохраню в тайне то, что она мне расскажет. В курсе только Сьюзан, они долго это обсуждали, но решения не нашли. Я взял стул и сел напротив Хелен, которая продолжала дымить, прикуривая одну сигарету от другой.

Через надежного информатора она вошла в контакт с женщиной чести – так калабрийские мафиози называют тех, кто правит кланом вместо севших в тюрьму отцов, братьев или мужей и делает это так же эффективно и жестко. Хелен и Паскуалина, тридцативосьмилетняя мать четверых детей, встретились на окраине Неаполя. Никто при взгляде на нее и на мгновение не поверил бы, что эта пухлая белобрысая домохозяйка в цветастом фартуке держит в ежовых рукавицах рядовых членов мафиозной семьи и своих капо[62]. Старший, семнадцатилетний, сын Паскуалины пошел по стопам отца, а того посадили на двенадцать лет, обнаружив в принадлежавшем ему контейнере в транзитном порту Джоя-Тауро[63] тонну кокаина. Паскуалина не хотела пережить с сыном тот же ад, через который прошла с мужем, но покинуть клан было нереально. Ей угрожали: уважай закон предков или готовься к худшему. Два месяца женщина пряталась вместе с детьми, ее мужа тяжело ранили в тюрьме, и он находился между жизнью и смертью. Паскуалина была бесценным источником информации, знала в лицо и поименно многих членов клана, подставные фирмы, продажных полицейских и судей, гнилых политиков, банки-«прачечные», но никому не верила.

Оставался единственный выход – разворошить муравейник и вытащить на свет божий все тайны мафии. Хелен предложила ей дать интервью, которое покажут в нескольких странах: Сьюзан получила принципиальное согласие от многих телевизионных каналов. И все-таки Хелен колебалась, опасаясь за жизнь Паскуалины, ее детей и даже мужа, за чью бессмертную душу спорили Бог и дьявол. Рано или поздно за предательство придется заплатить. Возможно, будет правильнее пойти в полицию и в обмен на бесценные сведения потребовать включения в программу защиты свидетелей.

– Как бы ты поступил на моем месте? Я не имею права подвергать Паскуалину такому риску…

– Что, если ты запишешь интервью и придержишь его, пока она не «исповедуется», а в эфир материал дашь, когда все будет кончено?

В пять утра Хелен позвонила Сьюзан и поделилась с ней моей идеей, после чего села ждать, «гипнотизируя» экран смартфона. Осведомитель не проявился.

Через несколько часов она решилась и позвонила сама, но услышала в ответ: «Известий от Паскуалины нет, забудьте этот номер… Я сам с вами свяжусь…»

Обсудив дела на очередной еженедельной встрече, Дэвис пригласил нас провести выходные у него в Кенте, чем очень меня удивил. Я позвонил Хелен, и она сказала, что устала ждать у моря погоды и будет рада отвлечься. Приглашение очень ей польстило, я получил доказательство, что дружба и взаимное уважение важнее зарплаты, и был очень этим счастлив. Услышав, что Дэвис позвал в Бересби Трэвиса и Маллигана, владельцев международных консорциумов, с женами, Хелен воскликнула: «Вау!» Она никогда не носила платьев, не держала ни одного в гардеробе и сразу отправилась к новому модному стилисту Джайлсу Дикону[64], о котором говорил весь Лондон. Платье, туфли, сумочка и меховая пелерина обошлись в целое состояние, она даже не призналась, сколько именно потратила, только сказала, что сумма неприличная.