— А что случ-чилось? — язык заплетался. Катарине, чтобы расслышать меня, пришлось наклониться пониже, а мне — повторить вопрос.

— Ты упала в обморок из-за того, что любишь быть самой красивой. Конечно, ты очень хорошенькая в этом платье, но ты им чуть не убила себя. Корсет был безбожно затянут. У тебя на теле даже остались следы — страшные, будто ты прошла через пытку.

— Увы, такова цена красоты, — сказала появившаяся у кровати Софи и с материнской заботой положила влажное, слабо пахнущее розами полотенце мне на лоб.

Ох, как хорошо. Благословенно прохладно.

— Как вы теперь себя чувствуете, леди Майри?

— Намного лучше, спасибо. — Я кашлянула. — Что вы мне дали? У меня кружится голова и как бы… — Я помахала невесомой рукой, пытаясь сообразить, как объяснить своё состояние, но все слова вдруг разбежались. Разлетелись в разные стороны, как выпущенные из стеклянной банки бабочки и мотыльки.

— Как будто всё качается, и мир нереален? — спросила Софи.

— Да.

— Это из-за настойки огневика. Хорошая вещь, даже доктора не пришлось звать. Она вас живо подняла на ноги.

Весьма сомнительное утверждение, учитывая, что я лежала, а кровать подо мною качалась. Подумав, я пошевелила пальцами на левой ноге, потом на правой, на обеих ногах, и почти совсем успокоилась. Главное, я могла ходить, а остальное не так уж и важно.

— Это скоро пройдёт?

— Да, конечно, — Софи беспечно махнула рукой. Ещё бы, это же не у неё заплетался язык, и мозги превратились в вязкую кашу. — Немного сладких пирожных и горячий чай с мятой помогут вам прийти в себя поскорей. Прикажете подавать, госпожа?

Я заторможено кивнула. И только потом поняла, что Софи актёрствует не ради меня. Это она на Катарину пытается произвести впечатление. Как интересно. И почему это она так старается?

Всё скоро выяснилось. Это в общении со мной Катарина казалась наивной простушкой, с прислугой она так себя не вела. Отдавала указания спокойно и чётко, добивалась того, что хотела — никто не смел ей возражать.

— Как это ты даже не завтракала? Софи, и куда вы смотрели? Это вы так заботитесь о моей любимой сестре?

Катарина заставила Софи и приходящих горничных побегать. Нам накрыли стол у окна. И тут оказались не только пирожные и чай, а множество блюд, сервированных так красиво, как я до этого ни разу не видела. Две девушки помогли мне встать с постели, одна поддерживала, вторая подавала халат.

Я помнила вчерашний ужин — двое за столом и один на ногах, прислуживает и слушает каждое слово — и при первой возможности шепнула Катарине:

— Попроси всех уйти. Не хочу, чтобы наш разговор слушали. Позавтракаем только вдвоём.

— Ты проспала несколько часов, уже давно полдень, так что нас ждёт лёгкий обед. Для тебя — с завтраком вместе, — громко ответила Катарина и приказала Софи более жёстким тоном, будто говорил совсем другой человек: — Нам с сестрой пока не нужна ваша помощь. Колокольчик оставьте здесь, на столе, когда будет нужно, мы вас позовём.

Изменчивость её поведения и та сила, которая теперь чувствовалась в ней, сбивали с толку. Словно два человека одновременно жили в одном теле. Дочь герцога, привыкшая повелевать, и доверчивая девушка, смотрящая на меня с обожанием во взгляде.

Хм. Так собаки ластятся к хозяевам и показывают зубы другим. Мне стало не по себе: я-то ведь не хозяйка, я ею лишь притворяюсь.

Когда мы остались наедине, я уже хотела спросить: «Что на самом деле случилось?» — а сказала почему-то:

— Ну что, у нас получилось?

Катарина заулыбалась.

— Конечно же, получилось. Поверь, я даже не сомневалась в тебе. Ты снова очистила меня от огня. — Она счастливо вздохнула. — Раньше ты сама вытягивала его из меня, а сегодня я его подтолкнула, и ты всё-всё забрала. Во мне, кажется, вообще ничего не осталось. У нас всё получилось даже лучше, чем всегда.

Я упала в обморок, несколько часов не приходила в себя, а до того мне показалось (и показалось ли — большой вопрос), что огонь горит в венах. И это всё Катарина описала как лучше обычного?

— Главное, что теперь ты освободилась, — дипломатично заметила я.

Катарина кивнула.

Да, несомненно, для неё главное — собственное исцеление. А цена, которую за её спокойную жизнь платит Майри, а теперь, получается, я — не так важна. А может, и вообще неважна.

Ослепительная улыбка на лице Катарины в моих глазах как-то поблекла.

— Тебе стало плохо, как и всегда, и я даже не сразу поняла, что что-то не так. А ты взяла и потеряла сознание. Я испугалась, позвала на помощь. Думала, что убила тебя. — Катарина вздохнула и вновь улыбнулась. — А потом выяснилось, что твой обморок — это из-за одежды.

Ей явно нравилась последняя мысль. Она не пожалела времени прочитать мне целую лекцию о вреде корсетов. Я успела неплохо перекусить, а она всё говорила и говорила.

— Не думаю, что стоит обвинять только тесное платье, — сказала я, чтобы перестать уже это слушать, в конце-то концов.

— Знаю, Маймай, — Катарина даже не смутилась. — Не думай, что я не понимаю, как ты добра и как сильно я тебе обязана. Всегда была и всегда буду. Но сегодня ты забрала у меня намного больше обычного. — Она наклонила голову набок и спросила: — Ты всё ещё его чувствуешь?

Я не чувствовала ни черта, кроме лёгкого ужаса, холодком бегущего по спине. В том числе, от перспективы повторения ужасного опыта.

— В тебе накопилось столько огня, — нейтрально заметила я.

— Да, наверное. Поэтому тебе и стало хуже обычного. Спасибо тебе, дорогая Маймай. Ты снова исцелила меня. Ты даже не представляешь, какими ужасными для меня были эти недели.

С одной стороны, Катарина обожала меня, вернее, Маймай. С другой — ей, похоже, даже не приходила в голову мысль, что меня стоило бы освободить от обязанности лечить её таким ужасным способом.

Не хочу её осуждать. Я целый год провела в больницах. Меня мучили боли, мне кололи наркотики. А потом я слезала с иглы. И это было почти так же мучительно, как та боль, от которой они меня прежде спасали. Не мне осуждать Катарину. Я знаю, как это бывает, когда цена не важна, только б мучения прекратились. И я тоже умела просить, требовать, ныть и кричать, падать с кровати на пол и с воем ползти к цели по одной, но очень важной причине — мне надо, без этого мне не прожить. А как они оправдывали назначения препаратов, в какие неприятности попадали, меня — честно — не волновало.

Всё справедливо. Судьба сделала круг, и я оказалась на другой стороне. Моя помощь нужна Катарине, и цена, которую я буду платить, для неё не имеет значения.

Катарина больше не желала обсуждать случившееся и принялась перескакивать с темы на тему. Уговаривала меня съесть то и это, рассказала о жаркой погоде, о том, как позавчера виконтесса Брамон упала в обморок прямо в покоях королевы, и что все мы, так жестоко мучающие себя — сумасшедшие. Она расслабилась и озвучивала все приходящие в голову мысли. Я не мешала — у меня всё ещё кружилась голова, и круговорот тем, поднимаемых Катариной, прийти в себя не помогал.