– Такой ребенок, – только и смогла сказать она. – Мне разрешили тут быть три часа в день!

Берта была в своем платье с цветочным узором. Она взяла постоянный халат в шкафу и отправилась в туалет переодеваться, прежде чем начинать хлопотать. Вернулась она тихо в своих бахилах. Амина металась, раскладывая фрукты, она в этом знает толк: отбирала только те, которые выросли и созрели под солнцем. Те, которые сорвали до спелости, браковала. Эти, недостаточно полезные, она потом съест сама. Анатолий… Анатолий стоял не у стены. Он наклонился к ребенку! Он взял своими тяжелыми и горячими руками его сломанную ручку, согревал ее, что-то шепнул, а потом низко наклонился и прижал эту ручку к губам. Оглянулся, увидел Берту, испугался, как будто она его поймала на чем-то постыдном. Юра ему улыбался. Значит, Толя так с ним общается не первый раз! Берта ничем не выдала своего счастья. Просто кивнула и занялась материнскими делами.

Отмечать изменения своего союза они поехали к тем, с кем их так плотно связала жизнь. В бюро «Скорой юридической помощи», куда подъехал уже Кольцов с букетом белых роз. Там отменили прием. Освободили и сдвинули рабочие столы. Поставили бутылку шампанского – одну на всех (все за рулем, у всех работа) – и какую-то выпечку из грузинской палатки рядом. Берте целовали ее палец с самым дешевым обручальным кольцом, Толе крепко жали руку, хлопали по плечу, говорили, какой он везунчик.

Отсюда они поехали на прогулку Берты. Ее маршрут и время теперь постоянно менялись. Так следователи сбивали с толку возможных охотников на нее и в перспективе рассчитывали расстояние, которое тем понадобится для того, чтобы оказаться у Берты на пути. После прогулки Толя встретил ее в холле подъезда с большим шоколадным тортом и второй на своей свадьбе бутылкой шампанского. Дома он достал маленькую сафьяновую коробочку с сердечком – медальоном из белого золота на такой же цепочке. В медальоне была ее фотография. Берта бросилась к туалетному столику, надела украшение, оно идеально прильнуло к ее нежной шее, полуоткрытой груди. Это был первый его подарок. Анатолий щедрый и великодушный человек, просто у него не было времени и повода от нее оторваться, выбрать подарок. Он готовился: нашел ее самую лучшую фотографию, под ней гравировка: «Ты моя».

Перед ее повлажневшими глазами всплыла сценка, которую она спрятала в папке памяти «сохраненное»: Анатолий прижался губами к ручке чужого ему больного ребенка. Не демонстративно, не для нее, наоборот: испугался, что она увидела. Берте захотелось что-то сделать, чтобы у них был настоящий первый свадебный вечер, первая брачная ночь. Другого нарядного платья ее теперешнего размера у нее не было пока, они заказали только пару рабочих платьев и костюмов. Не стали покупать нарядное, свадебное из суеверия. Так ужасно совпало тогда купленное для радости платье и убийство Владика.

Берта заново подкрасила ресницы, губы выделила золотистой, с чувственным сиянием помадой, надела маленькие сережки с крошечными бриллиантами. Вернулась в кухню, где Анатолий расставлял тарелки, бокалы, резал торт. Положил фотоаппарат на стол, чтобы сделать первую фотографию в семейный альбом. Берта остановилась на пороге, готовая к полету в блаженство, в тепло, в их нескончаемый солнечный удар, случившийся в дождь…

И споткнулась об его мрачный, почти жестокий взгляд.

– А в чем дело? – спросил он. – Ты, кажется, пришла домой, вижу тебя только я, ты мне нужна без косметики, в халате, без этого бесстыжего платья. Лучше бы ты вошла сразу голой. Тебе изменило чутье. Я думаю об этом постоянно. О том, как развратила тебя вся эта бредовая затея с тихой облавой.

– О чем ты, Толя? Развратила?! Я пришла на свой главный праздник.

– Присядь, – сказал он. – Я постараюсь объяснить; не хочу, чтобы между нами были наши спрятанные мысли. Попробую спокойно объяснить. Мы согласились участвовать в этой охоте на невидимых преследователей для того, чтобы как-то побороться. Мы все, включая следователей и их помощников. С твоей стороны поступок изначально, разумеется, героический. В тебя могут просто бросить гранату, бутылку с зажигательной смесью, и никто не успеет добежать. Сначала все думали только об этом риске. Меры принимали, человека с оружием заметят на подходе. Но не стопроцентно. Сейчас возник другой риск. Он как-то не был нами учтен. Ты говоришь, будто что-то чувствуешь кожей. Поверь, у меня тоже есть кожа, она уже вся в ожогах. Мы сидим по часу и больше и смотрим на тебя и на людей, которые идут тебе навстречу. Смотрим на четком и сильном мониторе. Я вижу, как на тебя смотрят мужчины, идущие навстречу. Старики, сопляки, мигранты, просто засранцы. Они тебя просто раздевают взглядом. А я терплю. Жду, когда начнут насиловать. Раньше этого мне сигнала не дадут. Я скажу больше. Сижу всегда с кем-то из наших защитников. Очень близко. Мы смотрим на это твое платье, на то, что под платьем, я вижу, как вздрагивают их руки, руки этих честных и верных защитников, как глаза они от меня прячут, как меняется их дыхание. Мужчина никогда не скроет от другого мужчины желание. И мне начинает казаться, что нас всех диким образом переиграли. Это нам поставили ловушку. Мы можем однажды перебить друг друга. Может, в этом и есть следующая цель. Было бы так прикольно. Еще забавнее, чем разбросать видео с твоим унижением по всему Интернету… Когда ты проходишь у тех кустов, я сам боюсь на тебя броситься. И ты, с твоей кожей, скажешь, что не чувствуешь этого?

– Я ничего не скажу, – ровно ответила Берта. – Чтобы я ни сказала сейчас, это вызовет только взрыв.

Тут-то он и случился, этот взрыв. И завершился ее полет в мирное, семейное блаженство.

– Ты лжешь! – закричал Анатолий. – Ты научилась мне лгать! Ты не можешь не чувствовать то, о чем я говорю. Ты – такая чувствительная, загораешься от одного моего взгляда. Зачем же ты накрасилась, зачем надела сережки, почему не сняла это порочное платье!

Его спокойствие кончилось. Он сжал в руке бокал, который собирался протереть. Бокал рассыпался на мелкие осколки, из руки полилась кровь. И этой окровавленной рукой ее муж в первый мирный брачный вечер рвал на Берте ее единственное нарядное платье, бросал на пол сорванное белье. Он поставил ее на колени, пригнул голову совсем близко к осколкам, взял грубо. Тяжело, по-мужски, выругался в момент того самого блаженства. Он не видел и не слышал, конечно, как она в этом горячем и безумном кошмаре прикусила свою ладонь, тоже почти до крови, чтобы спрятать крик. Не боли, а завершения. Анатолий поднялся, такой же темный и мрачный. Взял фотоаппарат и сделал первый семейный снимок в альбом. Она – истерзанная, в его крови, на полу, рядом с осколками. Потом швырнул в мусорное ведро шампанское и пил из горлышка водку.

Берта поднималась с полу, как истерзанная и раздавленная собака на дороге. Она не знала, что с собой делать, как спрятаться. Ей было бы легче, если бы он сейчас ушел. Она бы просто забилась в угол на полу и там скулила бы. Ей было холодно, ей нечем было прикрыть свою наготу и новый позор… И она боялась шевельнуться, чтобы не спровоцировать еще более жестокое продолжение. Она едва нашла в себе силы, чтобы посмотреть на него. Он стоял в нескольких шагах – по ту сторону земного шара – и дрожащими руками застегивал свадебные брюки под белой рубашкой, оставляя кровавые отпечатки раненой ладони. Это было так страшно, как кровь и боль войны. Как будто он последний воин на земле, и не будет ему никогда прощения от этой земли за чью-то пролитую кровь. И никто не поверит ему, что это его кровь… Его женщина скулит и воет в углу. Берта протянула руку к аптечке, достала бинт и своими трясущимися руками стала бинтовать его руку. Анатолий посмотрел на нее с горестным изумлением. И только тут оглянулся на разгром вокруг, как человек, вышедший из жестокой горячки. Его глаза повлажнели. Берта никогда этого не видела. Он внес ее в спальню на руках, там сорвал бинт со своей руки и любил ее уже как тот, избранный, который заказал гравировку: «Ты моя». Лежал рядом с закрытыми глазами, с обострившимися скулами и все сильнее серебрившимися висками. А она смотрела на кровавый рисунок его ладони на своем обнаженном теле. Он был похож на рисунок их странной, горящей судьбы.