– Да-а…

– Ну вот.

– Ле-еший… Прости меня! Я так испугалась, что ты больше не вернешься.

Губы у нее дрожали, она тревожно заглядывала Алексею в лицо, а у него просто разрывалось сердце: если она сейчас в такой панике, что же было, пока он не вернулся? Бедняжка! И главное – сам во всем виноват! Нет бы – поговорить с ней, объяснить, а он сбежал. И Марина у него еще прощенья просит!

Леший взял ее за голову и, глядя прямо в глаза, раздельно произнес:

– Я всегда буду возвращаться, куда бы ни уходил. Я никогда тебя не оставлю. Даже не надейся.

Марина неуверенно улыбнулась:

– Никогда?

– Ну, если ты сама меня не выгонишь.

– Нет, нет! Нет! И зачем я только нашла эти рисунки! Теперь я все испортила, да? Так было хорошо, а я все испортила.

– Марина! Послушай меня: то, что между нами, испортить невозможно, ты понимаешь? Мы можем сколько угодно ссориться и скандалить, но это ничего не меняет, ничего. Мы… Мы просто есть. Поверь уже в конце концов!

– Я совсем не хочу с тобой ссориться!

– И я не хочу!

Он бормотал какие-то глупости, качал ее в объятьях, как маленькую, гладил по голове, целовал макушку, висок, мокрую щеку, дрожащие губы, принимая в себя, в душу все рыдания, всё горе. И душа болела от нежности, от желания. От любви.

– Ты не сердишься?

– Нет.

– Я тебя обидела?

– Нет, ты меня не обидела. Просто я психанул не по делу и сбежал, чтобы не расколотить что-нибудь.

– В дребезги?

– В мелкие!

– Лучше расколоти!

– Ладно. Что там тебе меньше всего жалко?

– Мне для тебя ничего не жалко!

– Марин, ну что такого в этих проклятых рисунках, а? Ну, женщина! Обнаженная. Не просто случайная женщина – это ты поняла правильно. Но это было еще до тебя! Я бы тебе и сам все рассказал, я просто не успел!

– Да я понимаю, – голос у нее был унылый. – Господи, какая я дура! А кто она? Тамара эта?

– Она в Кенженске живет. Я как раз у нее ночевал, когда вас тогда встречал. – Он нахмурился, соображая: откуда она знает, что… Тамара?!

– У вас с ней?..

– Ну да, у нас ней. Было.

– Красивая она. И рисунки – великолепные! Ты их только не выбрасывай, ладно?

– Как скажешь.

– Просто мне вдруг показалось: вдруг между нами всё… неправда? Вдруг я всё выдумала? Понимаешь, у меня фантазия очень богатая, я вон и Дымарика, как оказалось, выдумала. А вдруг… и тебя? И ты совсем не такой…

– Я – такой. Ну что ж ты себе-то не веришь.

– И я подумала – вот все у нас сейчас так хорошо. Ну, ты понимаешь, о чем я. А вдруг это кончится… и мы… просто посторонние люди… и… всё.

– Мы – не посторонние. А главное про меня ты знаешь.

– Что – главное?

– Я люблю тебя.

– Но ты же этого не говорил!

– Господи! Так надо было сказать?! А так ты не видишь?! Ты же поняла, еще тогда!

– Ну, вижу… Мало ли, а вдруг я не то вижу! Вдруг я все поняла… неправильно.

– Вот теперь я сказал! Все в порядке?

– Да-а…

– Ну хочешь, я тебе это каждое утро буду говорить?! Для профилактики?

– Хочу-у…

Лешка обнимал Марину, чувствуя, как спадает напряжение – как будто ток отключили. Вольт 800 было, не меньше… Марина пошла умываться, а Леший поднялся с трудом – ногу отсидел. Побрел, хромая, на кухню, выпил холодной воды прямо из-под крана, тоже умылся. Постоял, вздыхая. Физиология! Потом пошел в комнату, взял папку с рисунками, лежащую на диване, приоткрыл – в глаза сразу бросилась высокая Тамарина грудь и крутой изгиб бедра – сморщился, захлопнул крышку и запихал папку за комод. На диван он просто рухнул – вдруг кончились все силы. Какой невыносимо длинный день! Ему казалось, прошло несколько месяцев с их утренних посиделок на кухне! Пришла Марина, села рядом, посмотрела виновато.

– Ну что, отпустило тебя? – спросил Лешка.

Она покивала: отпустило. Посидели тихонько, обнявшись. В комнате было темно, только изредка проплывали по потолку лучи света от проезжавших машин.

– Дождь пошел, слышишь?

– Да. Осень…

– Лёшечка, ты только не думай, что я какая-то истеричка!

– Я не думаю.

– Нет, правда! Я вообще-то очень сдержанная и… неразговорчивая. Я не очень умею откровенничать. Привыкла все в себе держать.

– Я заметил.

– Лёшечка, я… Я буду стараться.

– Марин, вот только этого не надо. Не надо стараться. Просто будь сама собой, и все. Ты выучи уже, что я тебя люблю. Понимаешь? Я люблю тебя такую, как есть. И когда ты плачешь – люблю, и когда смеешься. И даже если разозлюсь и наору на тебя – а я могу! – все равно я буду тебя любить. Это как… как группа крови. Не изменить уже.

– А ты собираешься на меня кричать?

– Я не собираюсь! Но… Марин, я вспыльчивый. Ну, ты же видела. Но отходчивый. У нас та еще семейка – такой крик порой стоял! Все темпераментные. Так что ты не обижайся сильно, если я вдруг орать буду, ладно? Я, конечно, попробую не орать, но не ручаюсь.

– Ладно. А я…

– Что?

– Ну… Знаешь, когда… когда… В общем, перед этими днями. Я сильно нервничаю и… Господи, просто не верю, что говорю с тобой об этом, кошмар какой-то!

– Перед критическими днями, что ли? Ну и почему не говорить-то?! Марин, я вообще-то женат был, знаю, как женщины устроены! И что, сильно крышу сносит?

– Ну да.

– Так сегодня-то – может, тоже из-за этого?

– Не знаю. Не похоже. У меня должно было в деревне начаться, как раз, когда… Но не началось. Из-за стресса, я думаю, у меня уже так случалось. Так что у нас все впереди.

Но ни Марина, ни Лёшка даже и предположить не могли, что именно ждет их в эти «критические» дни.

– Ничего, переживем! Ты меня заранее предупреждай, чтобы я к тебе в бронежилете подходил, и все будут живы.

– Ладно, я табличку прицеплю: «Осторожно, окрашено!»

Леший засмеялся:

– А я тогда две прицеплю, на спину и на грудь, напишу: «Я тебя люблю!»

– Не надо, – Марина улыбалась. – Я выучила!

– Вот и хорошо. Марин, не переживай. Ты вдумайся: мы с тобой только второй день вместе. А ты хочешь, чтобы все гладко было.

– Второй день?! Не может быть!

– А ты говоришь! Ничего, прорвемся! Вот узнаем друг друга получше – легче станет. Иди ко мне. – Леший усадил ее на колени, обнял покрепче. – Все будет хорошо. Я тебе обещаю.