Марина мрачно подумала, что такую семью вряд ли можно назвать нормальной.

– Я должен дотянуть его до института, а потом…

– Сколько ему лет?

– Олегу? – Дымарик на секунду замялся – он не помнил, но потом твердо ответил: пятнадцать. Сыну было четырнадцать.

Но мама, конечно, все узнала – лгать Мрина не умела совсем. После одного из редких свиданий с Вадимом у нее дома, вернувшаяся с работы мама сразу же спросила:

– У нас что, кто-то был? Ты… ты приводила в дом мужчину?!

Опять произошел страшный скандал, и больше Вадим к ней домой никогда не приходил, а мама теперь постоянно изводила Марину ехидными вопросами и замечаниями – словно вонзала ей в душу раскаленные булавки. Марина понимала, что продолжает встречаться с Дымариком отчасти назло матери. И даже понимала, что променяла одну неволю на другую: Вадим быстро научился управлять ею еще лучше, чем умела мама. Но больше-то у нее никого не было! Татьяна, единственная настоящая подруга, была занята семьей; Вера Анатольевна, коллега по работе, с которой Марина подружилась, была гораздо старше ее возрастом и тоже обременена болезнями и заботами, – а от Дымарика Марина получала хоть какое-то тепло! Хотя его было маловато. И потом, с ним было интересно: он водил ее, домашнюю девочку, по выставкам, театрам и ресторанам, свозил в Крым, брал с собой в разные компании…

Правда, в постели у них было вовсе не идеально – да и где она, эта постель? В самый первый раз он очень удивился, что она еще девственница и, как показалось Марине, сначала не сильно поверил в ее полную неопытность, но когда стало ясно, что Марина решительно не понимает, чего он от нее хочет, пришлось поверить. Ей не было особенно больно, но и приятно тоже не было, зато появилось чувство какого-то удовлетворения: вот теперь она настоящая взрослая женщина! Опытная. Она редко испытывала во время близости с Вадимом хоть что-то похожее на тот пожар, в котором теперь горела вместе с Лёшкой, – так, нечто приблизительное. Вадим говорил, что у нее такой темперамент, называл ледяной принцессой и спящей красавицей, и похоже было, что его это вполне устраивало.

А потом появился Леший, и спящая красавица сразу проснулась – Марина поняла, что никакая она не ледяная, а очень даже живая и страстная: тогда, на Кузнецком, она готова была отдаться Лёшке прямо на сваленных в кучу куртках и пальто! А уж что было в Суханове – она просто испугалась силы своего желания, с которым так и не смогла справиться, и всегда вспоминала этот день с ужасом и стыдом: ей казалось, она изменила Лёшке, с которым не только еще не переспала, но даже и не поцеловалась. А ведь тогда Леший ни разу до нее не дотронулся, просто смотрел, но она кожей чувствовала жгучий взгляд его черных глаз и улетала в заоблачную даль. А если он еще и приподнимал бровь!

Потом, после Суханова, которое она безуспешно старалась забыть, Марина запретила себе даже мечтать о Лёшке и в глубине души понимала: идя навстречу желаниям Вадима, она наказывает себя за эту сухановскую «измену»: «Так мне и надо, и чем хуже, тем лучше!» Ненависть, в которой она жила последнее время, так прожгла ей душу, что оставалось одно пепелище, а чувство вины, обрушившееся после смерти Вадима, добило ее окончательно. Марина боялась, что у них с Лёшкой вообще ничего не получится, настолько задушила она в себе все женское. Но поцелуй на катере ее обнадежил. То, что она чувствовала к нему когда-то, никак не возвращалось, и после всех лет, прожитых в тоске и ненависти, Марина уже не понимала, любит Лешего или нет, но он был ей нужен, очень нужен. Без него ей не выжить. Это она знала точно.

А Леший чуть было не вернулся с полдороги, так заболело все внутри, так потянуло сердце, такой тоской наполнило душу! «Ну, брат, ты и влип!» – думал он, прижавшись лбом к холодному темному стеклу вагонной двери. Все, конец. Допрыгался. Марина словно держала его сердце своей маленькой рукой, которую он только что рассматривал как какое-то чудо природы – бледная изящная рука с тонким запястьем и длинными пальцами.

Леший вздохнул. Ему не сиделось, и он переходил из вагона в вагон, как будто так можно было быстрее доехать, а выйдя из метро, просто побежал бегом. Когда он, запыхавшись, ввалился к матери, она удивилась:

– Кто это за тобой гнался? Ты откуда такой? И без поклажи? Ты не из деревни, что ли?

– Мам, сейчас! Подожди, отдышусь.

Внутри у него все мелко дрожало. Леший разделся, прошел на кухню, сел и сразу же схватил пирог с блюда, стоявшего на столе.

– Как знала, вчера напекла. Ну что ты грязными руками-то! Давай-ка вымой, а я пока борщ разогрею. Будешь борщ?

– Мам, я все буду!

Чмокнув мать в щеку, он смолотил борщ и несколько пирогов.

– Господи, как с голодного краю! Что с тобой? Случилось что?

– Случилось. – Алексей так заволновался, что у него затряслась нога, и он прихватил ее за колено. Нога перестала дрожать, но он никак не мог успокоиться и стал барабанить пальцами по столу, пока мать не прикрыла его руку ладонью:

– Лёша. Ну-ка, говори сейчас же. Что это такое – трясется весь, как заяц. Не пугай меня.

– Мам, да все хорошо, что ты! Просто я… ну… в общем… короче, я вроде как… женился.

Мать ахнула:

– Женился! Когда ты успел-то? На ком? Где ты ее взял, в деревне?

– Мам, ты, главное, не волнуйся. Мы еще не расписались, но обязательно… А пока так. Я уже пару дней как приехал, у нее был. Я там буду жить, мам. Ну, ты же всегда ворчала, что от меня грязи много, а я и работать там буду. Я сейчас кое-что заберу, потом еще приеду за вещами, ладно? Ты не обидишься, если я сегодня здесь ночевать не буду, а? Мам? Если тебе чего сделать надо, так я потом все сделаю, правда! Все, что надо! И ты прости, я тебе в этот раз ничего не привез – ни грибов, ни ягод, да и не урожай в этом году… Мам, ну ты чего? Дать тебе воды?

– Подожди ты, не тарахти! Помолчи. Кто она такая?

Леший вздохнул и не выдержал: все лицо его осветилось такой счастливой, такой детской улыбкой, что Лариса Львовна только покачала головой: влюбился мальчик-то! Наконец влюбился.

– Мам, это Марина. Помнишь, я тебе рассказывал?

– Марина? Какая еще Марина?.. Погоди, это что же – та самая?

– Ага.

– Добился своего, ты подумай! Привези показать-то.

– Мы приедем. Только… мам, ты уж с ней поласковей, ладно? Она такая нежная, и пережила столько…

– Нежная. Да не съем я твою красавицу.

– И еще… Мам, ты не рассказывай ей ничего про мою семейную жизнь, хорошо? Я сам. Потом.

– Горе ты мое. Ну, дай, что ли, поцелую тебя. Это надо же – Марина!

Лёшка стал перед ней на колени, обнял и уткнулся носом в теплый живот – Лариса Львовна видела, как дрожат у него плечи и, вздыхая, гладила жесткие черные волосы: влюбился! Четвертый десяток мальчику, а влюбился…

– Мам, – глухо сказал он, не поднимая головы. – Мне страшно.