– И страшно! – согласилась Лариса Львовна. – Как не быть страху-то! Новая жизнь начинается, ответственность. Ладно, давай, ты свое там собирай, что хотел, а я одежду тебе уложу. Где-то сумка большая была…

Леший побрился, натянул темно-малиновый джемпер и новые джинсы – до деревни он с трудом в них влезал.

– Ой, не могу! – сказала, улыбаясь, мать. – А нарядился-то!

– Ну ладно тебе!

– Я пирогов положила, и еще мяса тушеного – прямо в кастрюльке, привезешь потом.

– Ура!

Они присели было на дорожку, но Лёшка, вспомнив, виновато спросил:

– Мам, ты это… денег не одолжишь немножко? Я сниму потом с книжки, отдам.

– Жених! Господи, ни работы, ничего, а туда же – жениться. Горе мое.

Но денег дала. Как не дать, сыну-то.

– Ой, забыл! – Лёшка подхватился и умчался в комнату, вернувшись с гитарой.

– Ты подумай! Вот гитара как раз тебе очень нужна! Она для семейной жизни самая необходимая вещь!

– Мам, ну не ворчи. Скажи мне что-нибудь. Пожалуйста.

– Благословить, что ли? – Лариса Львовна вздохнула. – Иди с Богом! Я знаю, ты справишься. Совет да любовь!

– Спасибо!

У Лёшки не было никаких сил тащиться на метро со всем барахлом, и он поймал тачку. Ехал всю дорогу с закрытыми глазами: представлял, как встретит его Маринка, вспоминал, что и как между ними было, – он и не предполагал, что его ждет. Марина открыла не сразу – он услышал из-за двери ее испуганный голос:

– Кто там?

– Это я. Открывай.

– Я тебя не узнала в глазок…

Лёшка сгреб ее в объятья – боже, как успел соскучиться! – и не сразу заметил, что Марина какая-то странная: напряженная и мрачная, хотя старательно пытается улыбаться.

– Ты ужинать будешь? Или тебя мама накормила?

– Накормила, но ужинать буду. Я пирогов привез, и там еще мясо какое-то тушеное.

Лёшка убирал в шкаф привезенные вещи, а сам с недоумением косился на Марину: что-то явно случилось, пока его не было! Но что? Она как чужая! Марина ушла куда-то в угол и оттуда сказала:

– Я твои картины распаковала, ничего? Подумала, может им вредно в пленке.

– А я и забыл про них! Это ты правильно… правильно… сделала…

Леший вдруг замер, и даже по его спине Марина поняла: наконец догадался. Он повернулся:

– Ты рисунки увидела, да?

И как он забыл?! Зачем он вообще их привез, идиот! Среди прочего там были листы с эскизами обнаженной Тамары – вспомнив, что за позы и ракурсы на этих рисунках, Леший застонал про себя. Вот черт! Теперь она подумает… Да уже подумала! Марина повернулась и ушла на кухню, Леший поплелся за ней. Она села к столу, опустила голову и зазвенела ложечкой в пустом стакане. Леший постоял, помолчал. Осторожно позвал:

– Марин?..

– Лёш, все нормально.

– Нет, не все.

– Все хорошо. Я понимаю.

– Что ты там понимаешь?..

Он подошел, присел, пытаясь снизу заглянуть в лицо – она отвернулась.

– Ну, скажи, что не так!

– Все так.

– Нет!

– Лёш, я все понимаю… мы взрослые люди… живые. У тебя была какая-то жизнь… до меня… женщины… всякие. А теперь вот я… очередная… натурщица.

Вот черт! Так и знал!

– Марин…

– Просто… я же совсем ничего про тебя не знаю… и все так быстро… и…

– И что?!

– А вдруг… все это… не так.

– Как не так?!

«Господи, что ж так больно-то? – думал он. – Что ж так трудно?»

– Вдруг это все… просто… физиология. Просто секс! – выговорила она, отчаянно покраснев. – Ну, ты один, я одна…

Секс? Физиология? Физиология, мать твою! Что ж за день сегодня такой, а? То перед матерью на коленях стоял, теперь вот – перед Мариной. Господи, он-то с ума сходил от любви, а она… За что?! Но знал, за что: за одну-другую. Чьих имен не помнил. Кого, дверь закрыв, тут же забывал, кому ничего не обещал, у кого брал, не отдавая, от кого уходил, не оглядываясь…

– Лёш, Лёш, ты что… Леший?! Лёша!

Он вырвался и убежал, хлопнув дверью. На улице было уже совсем темно, в лужах дрожал свет фонарей – когда-то дождик прошел. Леший шел, почти бежал, куда глаза глядят. Толкнул кого-то по дороге плечом:

– Эй, мужик, ты что, совсем оборзел? – прохожий отпрянул, наткнувшись на яростный взгляд. – Да ты что, ты что?..

Он опомнился. Вышел к какой-то набережной – вода темная, масляная. Его замутило – вспомнил омут… Физиология! Ну почему, почему надо это все разделять: физиология, психология! Это же… всё одно! Как она не понимает! И тут же непрошено всплыло воспоминание о Тамаре – а это что? Тоже – все одно? Или физиология? А может… а может, это у него – все одно, а у нее и правда… физиология? После пережитого ужаса? Может, он для нее как… как спасательный круг? Чтобы забыться. Лекарство от смерти. А она для тебя – что? Не лекарство от смерти? Ты-то разве за нее не цепляешься? Тоже – спасаешься. Сам знаешь, от чего. Нет, нет – только не вспоминать, только не это! Господи, как трудно! Может, просто – переждать надо? Пусть оттает… Запутался совсем.

И вдруг Леший испугался: «Как же я зашел сюда? А Маринин дом-то где?» Представил, как она там – «Что же я наделал! Марина!». И услышал внутри себя тонкий жалобный звук – на одной ноте, тоскливый, зовущий. «Так, спокойно!» – сказал сам себе. И пошел на этот звук – как по нитке пошел, за клубочком. Вот он, дом. Узнал, хотя совсем с другой стороны вышел. Поднялся, позвонил – Марина открыла сразу, как будто все это время стояла под дверью. А может, и стояла. И так кинулась на него, так по-детски зарыдала в голос, что Леший сел прямо там, на пол, с нею вместе, обнимая и сам чуть не плача:

– Ну что ты! Не надо! Успокойся…

– Лёшечка, миленький, прости меня, пожалуйста, прости, я не хотела, прости! Только не делай так больше… пожалуйста… никогда… не оставляй меня так!

– Я не буду! Ну, успокойся, милая…

– Мне все равно… что ты там… с кем ты там… У меня никого больше нет… Только ты-ы… Мне все равно… Только не уходи-и…

«Ах ты, господи! Хоть тушкой, хоть чучелком», – вспомнил Леший.

– Чучелко ты мое! Ну-ка…

– Не смотри… я страшная…

– Ты – самая красивая! – твердо произнес он. – И я люблю тебя.

Марина заморгала, всхлипывая.

– Ты слышишь, что я говорю?

– Слышу…

– Что ты слышишь?

Марина молчала.

– Я! Тебя! Люблю! – произнес он раздельно. – Это ты слышишь?