Рядом с Озтюрком уже остановилось несколько прохожих, подтянулись торговцы и приказчики из соседних навесов.

– Аллах свидетель, ты сам меня просишь!

Оборванец придвинулся ближе, отчего набычилась шея у телохранителя-наемника.

Стало заметно, что левая рука хаджи завернута в пояс. Видимо, конечность высохла к старости. Кроме того, Айхан отметил, что незнакомец приволакивает левую ногу.

– Ты сам просишь! – громко повторил старик.

Айхан нахмурился. Что это с ним?

Что может сказать этот старец? К чему этот бессмысленный спор? Раскричался, как мальчишка, уличенный за подсматриванием у реки, где купаются девы. Откуда нервозность? Озтюрк громко выдохнул воздух, успокаиваясь. Все – из-за проклятых сербов! Юнаки! Влез в их свару, теперь убийцы за каждым углом мерещатся!

Он пропустил начало повествования старца.

– …И схватили меня, пытали, жгли огнем и руку резали, – оборванец заголил левый рукав, открывая страшную зарубцевавшуюся плоть с замотанной в обрывки холстины культей. – Да только не сломали дух мой, не сломили веру!

Озтюрк скривился. Еще один умалишенный дервиш! Он уже пожалел, что начал разговор.

За спиной купца остановился паланкин. Богатая турчанка, выбравшаяся на рынок, прислушивалась к эмоциональному гомону столпившегося народа. А оборванец как будто даже стал выше ростом.

– Но Аллах, послав мне испытания, дал и дар мне необыкновенный!

Айхан попробовал хмыкнуть, но получилось неубедительно.

– Дар видеть и выделять из толпы людей, над чьей головой уже занесен меч кисмет.[51]Тех, чей срок близок!

– Ты видишь мертвых? – спросил кто-то из толпы.

– Я вижу живых, которые скоро станут мертвыми! Тех, над кем простерта длань Азраила.[52]

Айхан удивился:

– При чем здесь я?

Старик сверкнул глазами:

– Думай, купец! Думай, откуда явится к тебе посланник рока! Бывало так, что те, кому я предсказывал худшее, молитвами и заступничеством Аллаха находили выход!

Озтюрк сделал непроницаемое выражение лица. Сейчас этот оборванец заявит, что за небольшую плату он возьмется решить эту проблему… Сейчас… Купец еле сдерживался. Только брякни лжепророк что-то подобное, и Айхан тогда уже не посмотрит на белый хадж на голове незнакомца. Люди Озтюрка проучат прохиндея так, чтобы тот навеки забыл дорогу в Котор!

Но старик лишь развернулся и с достоинством двинулся прочь от налившегося гневом купца. Озтюрк опешил. И это все? Большинство собравшихся вокруг правоверных тоже остались в недоумении.

Когда странный хаджи отошел на десяток шагов, раздался взрыв. Стоявший у крайнего навеса гончарного ряда кувшин внезапно изрыгнул клубы дыма и, взлетев на высоту в несколько локтей, с грохотом разорвался.

Телохранитель прыгнул вперед, заслоняя хозяина. Вокруг засуетились: кто-то присел от страха, некоторые засеменили к выходам с рынка, остальные же еще только вытянули шеи, силясь рассмотреть, что там, у лавки гончара, происходит. Айхан и сам приподнялся на цыпочках, заглядывая за частокол спин.

Широкая ладонь заткнула открывшийся рот купца, рывком втянула ошеломленного турка в паланкин.

– Это тебе, потрох, за Небойшу с Огненом!

Тонкое и острое, как шило, лезвие вошло в ухо Айхана. Вошло и оборвало недолгую жизнь. Мгновение спустя уже мертвое тело полетело в базарную пыль.

Следом за первым рванул второй кувшин.

– Убивают! – чей-то истошный вопль вдали буквально разорвал тишину замершего рынка.

Как удар хлыста разгоняет табун лошадей, так второй взрыв и крик заставил разбежаться всегда охочих до зрелищ зевак. Впереди стремящейся в закоулки толпы пара сербов шустро волокла богатый паланкин.

Телохранитель, убедившись, что угрозы со стороны гончарной стороны нет, развернулся, затем склонился над некстати разлегшимся господином. Губы Айхана были сжаты, глаза закрыты, на теле ни единой раны. Что случилось?

Из уголка рта на землю потекла тонкая струйка крови. До наемника дошло.

– Всем стоять!

Но его уже никто не слушал. Те, кто не успели исчезнуть в темноте лавок и ближайших харчевень, спешили убраться поглубже в недра улиц, подальше от беспокойной нынче рыночной площади.

Последним аккордом над площадью разнесся эзан муэдзина.[53]

Спустя полчаса, когда базарные стражники еще только выглядывали среди выходящих из джами[54]правоверных кади для того, чтобы тот отдал приказ закрыть ворота Котора, охрана южных ворот остановила стремящийся из города кочи. Пожилой мул с трудом тянул повозку, в которой громоздились обширные телеса двух крупных турчанок. Как и положено истинным мусульманкам, их лица были скрыты под густой вуалью, головы замотаны платками и шалями, тела прикрывали длинные платья-халаты.

– Кто и куда? – устало спросил старший янычар.

Один из двух сопровождающих повозку мужчин, по виду – телохранитель, пожал плечами.

– В Радовичи. Куда же еще?

Янычар удивленно застыл.

– По дороге? Когда любой рыбак вас за монетку в мгновение ока туда доставит?

Телохранитель почесал кудлатую голову.

– Так-то оно так… Верно… Да только госпожу на море мутит. А она нынче… Не желает волноваться.

Вместе с сумбурным объяснением в руку постового перекочевала серебряная монетка.

– А сама она немая, что ли? – усомнился янычар, пряча в пояс подношение.

– Да нет. Молитву читает.

Стражник рассмотрел в руках женщин четки и успокоился.

Повозка покатилась в сторону скал.

Когда кочи завернул за ближайший выступ, створки ворот захлопнулись. Базарная стража все-таки нашла местного судью.

– Так ты говоришь, что видишь недоступное остальным?

Голос Салы-ага был сух. Дахий, один из четырех янычар, поделивших власть в Сербии, самолично взялся за расследование странного убийства.

Он не верил оборванцу, но не спешил с поспешными выводами. Белый хадж на голове незнакомца – символ достаточный, чтобы выслушать и постараться понять, но это не значит, что носитель тюрбана непогрешим.