Голосовавший просунул голову в окошко и спросил:

— Едете в Лондон, шеф?

— Да, — ответил я, — забирайтесь.

Он сел, и я поехал дальше.

Это был человек маленького роста, с крысиным лицом и серыми зубами. Его глазки, темные, юркие и умные, тоже напоминали крысиные, а уши были слегка заострены кверху. На нем была матерчатая кепка и серая куртка с огромными карманами. Серая куртка, быстрые глазки, заостренные уши — все делало его похожим на гигантского крысочеловека.

— Вам куда в Лондоне? — спросил я его.

— Мне насквозь, — сказал он. — Я еду в Эпсом, на скачки. Сегодня день скачек.

— Точно, — сказал я. — Жаль, не могу поехать туда с вами. Я люблю ставить на лошадей.

— Я никогда не ставлю, — сказал он. — И никогда не смотрю скачки. Дурацкое занятие.

— Зачем же тогда вы едете? — спросил я.

Вопрос ему, похоже, не понравился. Его маленькое крысиное личико абсолютно ничего не выражало, он сидел молча, уставившись вперед на дорогу.

— Вы, наверное, обслуживаете тотализатор? — сказал я.

— Это еще глупее, — ответил он. — Тоже мне удовольствие — возиться с какими-то паршивыми счетчиками и продавать билеты идиотам. Это любой дурак может.

Последовало долгое молчание. Я решил больше ни о чем его не спрашивать. Я помнил, как меня раздражали расспросы водителей, когда я так же ехал попутчиком: Куда вы едете? А зачем? Кем вы работаете? Вы женаты? У вас есть подружка? Как ее зовут? Сколько вам лет? И так далее и тому подобное. Я ненавидел это.

— Прошу прощения, — сказал я, — меня, конечно, не касается, чем вы занимаетесь. Беда в том, что я писатель, а писатели ужасно любопытны.

— Вы пишете книги? — спросил он.

— Да.

— Писать книги — здорово, — сказал он. — Это надо уметь. Я тоже свое дело умею делать. Вот кого я презираю — так это тех, кто всю свою жизнь тянет скучную канитель и ничего другого не умеет. Понимаете?

— Да.

— Ведь секрет в том, — сказал он, — чтобы достичь большого мастерства в чем-нибудь одном, но очень-очень трудном.

— Как вы, — сказал я.

— Точно. Как вы и я.

— А почему вы думаете, что я мастер своего дела? — спросил я. — На свете полно плохих писателей.

— У вас не было бы такой машины, если бы вы не были мастером, — ответил он. — Такая штучка, наверное, стоит кучу денег.

— Недешево.

— А сколько она выжимает? — спросил он.

— Считается, что сто двадцать девять миль в час, то есть почти двести десять километров, — ответил я.

— Спорим, нет?

— А спорим, да?

— Все автомобильные компании лгут, — сказал он. — Можете купить какую угодно машину, но она никогда не выжмет столько, сколько обещают в рекламе.

— Эта выжмет.

— Докажите, — сказал он. — Давайте, шеф, прямо сейчас, посмотрим, что она может.

У Шалфонт Сент-Питер есть развязка, а сразу за ней — прямая двухполосная дорога. Мы выехали на прямую, и я выжал педаль газа. Машина прыгнула вперед, как ужаленная. Примерно через десять секунд мы давали уже девяносто миль в час.

— Здорово! — кричал он. — Блеск! Жмите! Я выжал педаль газа до упора и держал ее.

— Сто! — кричал он. — Сто пять! Сто десять! Сто пятнадцать! Продолжайте! Не сбавляйте!

Я ехал по правой полосе, и мы проскочили несколько машин, как будто они стояли на месте: зеленую „Мини“, большой „Ситроен“ кремового цвета, белый „Лендровер“, огромный грузовик, оранжевый микроавтобус „Фольксваген“…

— Сто двадцать! — кричал мой пассажир, подпрыгивая. — Продолжайте! Продолжайте! Доведите ее до ста двадцати девяти!

Тут я услышал рев полицейской сирены. Звук был таким сильным, что, казалось, сирена воет у меня в машине, а затем рядом с нами, на левой полосе, замаячил полицейский на мотоцикле, обогнал нас и показал рукой, чтобы мы остановились.

— Вот это да! — сказал я. — Теперь нам крошка!

Полицейский разогнался, наверное, до ста тридцати миль, когда обгонял нас, и ему пришлось очень долго сбрасывать скорость. Наконец он затормозил у обочины, а я стал сзади.

— Не знал, что полицейские мотоциклы могут ездить так быстро, — промямлил я.

— Этот может, — ответил мой пассажир. — Та же марка, что и у вас: „БМВ-Р9 °C“. Самый быстрый мотоцикл на дороге. Теперь они ездят на таких.

Полицейский слез с мотоцикла и поставил его на подножку. Затем снял перчатки и аккуратно положил их на сиденье. Он не спешил. Мы были в его руках, и он это знал.

— Похоже на большие неприятности, — сказал я. — Не нравится мне это.

— Больше, чем нужно, не болтайте, — сказал мой компаньон. — Держите хвост пистолетом, а язык за зубами.

Как палач к своей жертве, медленно, прогулочной походкой полицейский подошел к нам. Он был крупный, мясистый, с хорошим животиком и огромными ляжками, плотно обтянутыми, как второй кожей, голубыми брюками. Защитные очки, сдвинутые на шлем, открывали раскрасневшееся щекастое лицо.

Мы сидели, как провинившиеся школьники, и ждали, когда он подойдет.

— Осторожнее с ним, — прошептал мой пассажир. — Он зол как черт.

Полицейский подошел к открытому окну моей машины и положил на него свою мясистую руку.

— Куда спешим? — спросил он.

— Никуда, — ответил я.

— Может быть, у вас на заднем сиденье беременная женщина и вы везете ее в больницу?

— Нет, офицер.

— Или, может, у вас дома пожар и вы мчитесь спасать семью? — его голос был угрожающе мягок и фальшив.

— Нет, офицер.

— В таком случае, — сказал он, — вы крепко влипли. Знаете, какое ограничение скорости в этой стране?

— Семьдесят миль, — ответил я.

— А не скажете ли мне, с какой скоростью вы только что ехали?

Я пожал плечами и не ответил.

Он заговорил так громко, что я даже подпрыгнул.

— Сто двадцать миль в час! — рявкнул он. — Это на пятьдесят миль превышает ограничение!

Он отвернулся и сплюнул. Смачный плевок угодил на крыло моей машины и стал сползать вниз по красивой голубой краске. Потом он повернулся к нам и уставился на моего пассажира.

— А вы кто такой? — спросил он строго.

— Попутчик, — ответил я. — Я подвожу его.

— Я спрашиваю его, а не вас, — ответил он.

— Что-нибудь не так? — спросил мой пассажир голосом, таким же мягким и маслянистым, как крем для волос.

— Похоже на то, — ответил полицейский. — В любом случае вы свидетель. Я разберусь с вами через минуту. Права, — потребовал он, сунув руку.