class="p1">– Тая… – стонет он жалобно… – Боже мой, я же не… как же я…

Где-то внизу в ужасе вопит его мать. Потом бежит куда-то. Напрягшись, жду, что ее крики приблизятся. Но нет: они, наоборот, отдаляются. Наверное, пошла звать кого-нибудь на помощь.

Хватаю Вову за руку, увлекаю в комнату. Он не сопротивляется, все еще пребывая в шоке. Только лишь постоянно оглядывается. Так всегда бывает после первого убийства.

Торопливо собираю с пола ободки и кошелек. Размазывая по щекам все еще бегущие слезы, заталкиваю в небольшой пляжный рюкзачок. Это, конечно, попортит косы, но ничего, позже я приведу их в надлежащий вид. Вова следит за моими действиями пустыми, стеклянными глазами. Потом все-таки спрашивает:

– Что ты делаешь?

– Собираю вещи.

Сейчас совсем не время для разговоров, но отвертеться вряд ли получится. Понимаю это, поймав чуть прояснившийся взгляд.

– Это улики. Оставь, как есть.

– Вова, давай ты просто помолчишь и не будешь мне мешать, ладно?

Он недоуменно хмурится. Я же застегиваю рюкзак, подхожу к окну и выбрасываю его, надеясь, что моим сокровищам это сильно не повредит. Он должен приземлиться прямиком в кусты за забором, благо тот находится в шаге от стены дома. Обыск, скорее всего, будут проводить только на территории участка, если же нет…

– Ты с ума что ли сошла?! – Вова подскакивает ко мне и слегка встряхивает.

– Прекрати и слушай, – говорю, смотря ему в глаза. – Ты просто расскажешь полицейским все, что видел и что делал. Понятно? Я тоже. А когда все уляжется, мы уедем.

– Тая. – В глазах его вновь плещется страх. – Что с тобой? Голова сильно болит? У тебя кровь…

– Вова, – начиная терять терпение, отстраняю руку, коснувшуюся разбитых губ. – Пойми ты: все наше будущее зависит от того, что ты сейчас скажешь. Полиция наверняка уже где-то рядом.

– Ты так странно говоришь, будто…

Он, не в силах подобрать подходящие слова, разводит руками.

– Будто хочу, чтобы у нас все было хорошо.

– Твоя мать убивала девушек. Я… я убил ее… А ты говоришь «хорошо»? – Он вздрагивает, снова переживая самый ужасный момент в своей жизни.

– Ты все сделал так, как нужно, – стараясь подбодрить, кладу обляпанные собственной кровью ладони ему на плечи. – Не думай ни о чем. Ты нужен мне.

В его темных глазах блестят слезы. Поникшие уголки губ дрожат.

– Нужен? Я убил человека. Убил, понимаешь? Я… Кто же я теперь?

Какой же он все-таки глупый…

– Там, внизу, могла быть сейчас я. Но ты защитил меня. Спас. Вот и все. Так мы и скажем полиции. Ты убил ее нечаянно. Твоя мама слышала мои крики до того, как ты пришел. И все видела. А может, еще кто-нибудь из соседей. Уверена, все будет хорошо.

Его недоверчивый взгляд кажется почти детским.

– Хорошо? А как же это? – Он кивает головой в сторону окна, где исчез рюкзак.

– А об этом забудь. Так надо.

Недоверие во взгляде становится только сильнее, сгущаясь, как грозовые тучи.

– Но как же…

– Послушай, сделай все так, как я говорю. Больше от тебя ничего не требуется.

Он вдруг отстраняется. Смотрит на меня пристально, будто видит впервые.

– Ты какая-то… не такая, – выдыхает, вглядываясь в мое лицо так, будто ища в нем изъян.

– Не говори глупостей, – улыбаюсь как можно мягче.

– Ты такая… довольная?..

– Вова, – скоро мне надоест с ним сюсюкать. – Не говори ерунды.

– Ерунды, – эхом повторяет он. – Говоришь прям как она…

– Кто?

– Твоя мать. Только сейчас я заметил, как вы похожи.

Не могу сдержать смешка.

– Надеюсь, ты не хочешь и меня убить?

– Ты… – В его глазах вспыхивает новый огонек страха. – Бог мой… Это ведь… ты.

– О, – выдыхаю облегченно, – так даже лучше. Между близкими людьми не должно быть секретов.

Кажется, он побледнел еще сильнее. Лицо осунулось, под глазами залегли темные пятна.

– Ты не отрицаешь? Возможно ли?..

– Возможно. Я же тебе говорю: между близкими не должно быть секретов. Мы теперь – очень близкие люди. Куда ближе, чем могли бы быть.

– Ты ЭТО называешь секретом? Весь этот кошмар? Хотя не в этом дело. Совсем не в этом…

Он закусил губу.

– Я убил ее, защищая тебя. Она узнала?

– Вот что мне в тебе больше всего нравится, – говорю вполне искренне. – Сдержанность. Настоящая, природная, а не напускная, как у моей матери, которая чуть что лопается, как мыльный пузырь. Ты не носишь масок. Никогда. И стоек, как дуб. Даже сейчас…

– Отвечай!

Голос его тверд и холоден. Похоже, мои слова совсем его не тронули. Неприятно.

– Она узнала?

– Только сейчас. То есть, когда пришло время. Поверить, правда, никак не хотела.

– Время чего?

– Узнать, чего же еще.

– А что за время, по-твоему, сейчас?

– Я уже сказала: поговорить с полицией, дождаться, пока все уляжется, а потом – уехать. Вместе.

Он закусывает губу, морщась, словно от боли.

– Зачем тебе это?

– Ну как же… Ты мне подходишь. Ты сильный, мужественный, у тебя есть характер. И, возможно, я жду от тебя ребенка.

– Что?!

Непонятно, чего в его взгляде больше – неверия, радости или страха. Наверное, всего поровну.

– Я просчитала все по дням. У меня сейчас овуляция. Ты пришел в самую подходящую ночь. И я буду рада, если все получится. Очень. Я так и планировала.

– Ты безумна, – стонет он, ероша руками густые волосы.

– Вовсе нет. Просто я хочу покоя. Семьи. Хочу быть с тобой и родить девочку. И чтобы у нее были красивые, длинные косы. И хорошее, светлое детство, которого не было у нас с тобой. Чтобы мать не била ее, не унижала, не калечила…

Мы молчим. И молчание наше плотное и тяжелое, как расплавленный металл. Не выдержав его напора, Вова роняет лицо в ладони. Плечи крупно дрожат. Неужели плачет? Странно, мои щеки тоже как будто бы мокрые…

– Вова, – шепчу, подойдя близко-близко, кладя подрагивающие ладони поверх его пальцев. – Ты нужен мне. Нужен, как никто. Я понимаю тебя, чувствую. Уверена, и ты тоже. С первой нашей встречи я поняла, что мы должны быть вместе. Ты и я. И наша девочка.

Он молчит, вбирая каждое произнесенное слово, впитывая каждый вздох, сорвавшийся с губ.

Я же продолжаю, потому что уже не в силах остановить поток, рвущийся изнутри:

– Все сложно, очень сложно, но я справлюсь. Мы справимся. Одиночество – вот настоящий убийца. Не я. Именно оно рушит все, ломает души, иссушает. Так случилось с моей мамой. Она высохла, огрубела, утратила то, ради чего должен жить каждый человек. Каждое живое создание! Она лишь гналась за химерой, заставляла и меня делать