за водой с напутствием: «Сбегаете и ставьте снаружи палатку, здесь мы все не поместимся». Толстый пытался протестовать: ему хотелось спать в тепле и уюте, но у Ирины разговор короткий: выгнала, пригрозив, что в следующий раз вообще не возьмёт.

Мы спустились к ручейку, светя фонариками. Ноги в сапогах ныли, в лицо бросалась первая весенняя мошкара. Сразу за ручейком росли низенькие молодые сосны, должно быть, дядя Саша только насадил. И сквозь них было прекрасно видно ту аномальную поляну.

Сухие стволы серебрились и блестели в темноте. Голые ветки тянулись в небо костлявыми пальцами.

– Жутковато, а? – толкнул меня Толстый. Я засмотрелся – и чуть не упал в ручей. Взмахнул руками, уцепился за Толстого и устоял.

– Да вон как он испугался! – поддел Лом, и мне пришлось срочно ему врезать, чтобы помалкивал. Лом, конечно, не стоял столбом, врезал в ответ, Толстый, понятно, полез разнимать…

Нас прервал крик. Жуткий, с хрипом, я ни на секунду не подумал, что это Ирина или кто-то из девчонок. Да и доносился он не со стороны землянки.

Я отпустил Лома, наступил в ручей и стал вглядываться сквозь сосны в аномальную поляну. Лом направил туда свой фонарище-прожектор – бьёт на полдеревни, только у него такой есть. Освещённые мёртвые стволы теперь казались чёрными. Ветки не шевелились на ветру, никакого движения на поляне тоже не было.

– Точно оттуда кричали? – спросил Толстый.

Мы синхронно кивнули в ответ.

– Я слышал, если потревожить покойника, он издаёт страшный крик.

– А-А-А-А-А! – Я кинулся на Толстого и с удовольствием уронил его в ручей.

– До утра же не высохнем! Ирина ни свет ни заря опять погонит. Я не хочу полдня ходить в мокрых штанах!

– Почему полдня? – усмехнулся Лом. – После обеда я подойду к тебе и скажу «А-А-А-А-А-А!» – и ты опять будешь ходить в мокрых штанах!

– Вы что там, утонули? – За спиной возникла Ирина и потащила нас в землянку сушиться.

У лесника была керосиновая лампа и портянки на печке. Он как будто сошёл со страниц детских сказок. Маленькую буржуйку мы с Толстым тут же завесили своими шмотками, она стояла как навьюченный осёл. Ирина выдала нам по миске картошки с тушёнкой, и несколько минут в землянке стояло разноголосое чавканье. Ну а потом все полезли к леснику с расспросами:

– Дядь Саш, а правда, что поляна аномальная?

– Я в суеверия не верю, я просто знаю, откуда они берутся. Там место нехорошее. Кто там заночевал, либо в ту же ночь пропадает, либо долго потом не живёт.

– Почему?

– А шут его знает! Только я здесь не первый год за лесом гляжу. Что видел, то рассказываю. Полянка уж очень привлекательная: ни ветра, ни ухабов, ручей недалеко. Палатку поставить, костёр разжечь – милое дело. Вот и находят ее на свою голову туристы. Лет десять назад парочка заночевала, а утром пропала – как не было. Палатка стоит – людей нет. Тогда же студенты приезжали из города: одного через месяц застрелили, про остальных не знаю. В прошлом году парень пропал из соседней деревни. Точно так же: лёг спать на поляне, а утром не нашли.

– А вы сами там ночевать не пробовали?

– Днём-то я туда хожу. Деревья сухие мне покоя не дают – вредитель там, что ли, какой завёлся? А ночью, детки, надо спать. – Он притушил керосинку и разлёгся на огромном сундуке, как бабка из кино про войну.

Ночевать пришлось снаружи: с Ириной не спорят. Я засупонился в спальник, чтобы один нос торчал, и наконец-то согрелся. Толстый справа от меня ворочался, как гора, Лом слева без умолку болтал о покойниках.

– Вы правда думаете, что это место аномальное, покойнички кричат, люди пропадают? Я читал о таких местах, но чтобы у нас…

– А что мы, рыжие? – возмутился Толстый.

– Может, и не рыжие. В том году две старухи из леса не вышли. В позапрошлом… Может быть, они бродят до сих пор в тех сухих соснах, а выйти не могут. Нестабильная топография, я читал.

– Не выдумывай. Тайга есть тайга. Каждый год кто-нибудь да уходит.

– А почему уходит-то, ты не думал? Эти старухи здесь тысячу лет прожили, небось каждую травинку знают…

– Это невозможно!

– Всё равно. Опытный человек так просто в лесу не заблудится. Тут нужен ещё какой-нибудь фактор.

– Аномальная зона с нестабильной топографией, потревоженные покойнички… Ещё инопланетян приплети!

– Инопланетяне, может, и ни при чём. А такие зоны если и бывают, то на заброшенных погостах или просто местах, где кого-то убили. Мёртвые не хотят, чтобы их тревожили, вот и водят-плутают, глаза тебе отводят. И ходишь как дурак в трёх соснах, и не можешь выйти… Откуда, думаете, бабкины сказки про лешего? Ещё в древности это заметили, придумали себе объяснение: леший, мол, водит. А то не леший. То, может, покойничек, убитый сто лет назад, свежей крови хочет! – Лом взвыл и кинулся через меня на Толстого.

Спальник мешал мне вскочить и навалять обоим. Я шевельнулся, ненароком заехав Толстому в глаз…

Глупые мы, в общем, были тогда. А я был самый глупый, потому что, когда эти двое достали меня со своей вознёй, я вылез из палатки и, завернувшись в спальник, пошёл к ручью. Сел, умылся, попил. Посмотрел в темноту на ту поляну, но без фонаря ничего не увидел. Они бесились, а мне было как-то странно тревожно. Вот так, без видимой причины.

Мать рассказывала, как ещё в студенчестве пришла она как-то вечером в общежитие. В комнате никого, обе соседки куда-то ушли. И как-то ей нехорошо стало, непонятный страх какой-то накатил. Вроде всё знакомо, всё привычно, людей вокруг полно, только в стену стукни – прибегут. А всё равно… Всю ночь, говорит, так и просидела, трясясь. А утром узнала, что в комнате прямо над ней убили парня. Там какая-то глупая история была, с пьянкой и поножовщиной. Главное, никто ничего не слышал, вот странность! А она чувствовала. И я тогда, сидя у ручья, кажется, чувствовал что-то похожее.

Мимо меня проплыло что-то непонятное. Я выловил и тут же с отвращением отбросил: волосы! Длинный седой пук мокрых волос, фу! Сполоснул руки, вернулся в палатку.

Эти двое уже притихли. Я застегнул спальник и слушал, как в землянке болтали и смеялись девчонки. Как Ирина пыталась их утихомирить, как рявкал на всех дядя Саша. Потом я уснул. Наверное. Мне снилось, что я встаю, надеваю сапоги и, завернувшись в спальник, бреду к аномальной поляне. Долго иду, продираясь через молодые сосны, низкие ветки меня царапают. Прихожу и вижу костёр. У