– Кажется, он ушел от меня около девяти или в половине десятого. Говорил, что хочет успеть на автобус. У него нет машины.

– Получается, он вышел и по пути к остановке встретил ее.

– Или в автобусе.

Белкин вздохнул.

– Дай Бог, чтобы в автобусе. Тогда ему ничего не грозит. Но если все случилось на Октябрьской, то это точно она. Она ищет их поздно вечером, на этой улице, потому что… – Анатолий Петрович с трудом сглотнул, как будто что-то мешало ему говорить. – Потому что все началось именно там. Там случилось Происшествие.

Он произнес последнее слово так, словно это было название всем известного события, вроде Олимпиады или кинофестиваля в Каннах.

– Что за происшествие? – спросил Миша.

Не отвечая, Белкин встал и вышел из кухни. Вскоре в комнате за Мишиной спиной что-то скрипнуло – очевидно, открылась и закрылась дверца шкафа, а спустя мгновение Анатолий Петрович снова появился возле стола.

В руках у него были плоская бутылка и фотография в деревянной рамке. Он положил рамку на стол стеклом вниз, достал из навесного шкафчика две хрустальные рюмки.

– Я за рулем, – предостерегающе сказал Миша.

– Не волнуйтесь, мы по чуть-чуть. Мне нельзя пить, врачи запрещают, но на абсолютно трезвую голову, боюсь, не осилю. – Белкин разлил по рюмкам пахучую темную жидкость. – Пейте, не бойтесь. Это водка на ореховых перегородках. Полезно для иммунитета и для легких. Сам настаиваю.

Анатолий Петрович сел, поднял рюмку и опрокинул в рот привычным жестом. Миша тоже отпил немного: настойка оказалась терпкой, приятной на вкус, и пилась легко.

Выпив, Белкин взял со стола фотографию, посмотрел на нее пару секунд и протянул Мише. Тот машинально взял.

Снимок был цветной, с него на Мишу смотрели: симпатичная стройная женщина лет сорока, парнишка-подросток и девушка не старше восемнадцати. Все трое были неуловимо похожи, и Миша решил, что это мать с детьми. Судя по одежде и прическам, фото было сделано в конце восьмидесятых или в начале девяностых.

– Восемьдесят шестой год, – словно бы угадав, о чем он думает, проговорил Анатолий Петрович. – Моя мать, я и старшая сестра. Анастасия. Мы звали ее Тасей.

– Анастасия! Вы хотите сказать…

– Уверен. Та женщина, которая утянула в могилу одного за другим всех этих людей, – моя родная сестра.

Миша шумно выдохнул. Нет, Белкин, определенно, не в себе.

– А вас не смущает ее возраст? Вашей сестре сейчас за пятьдесят! Я сам видел Настю, и ей лет двадцать максимум. А то и меньше.

Белкин посмотрел на Илью свинцовым взглядом.

– Ей только-только исполнилось девятнадцать. Такой она навсегда и останется. – Он снова плеснул себе в рюмку. – Тася умерла. Я убил ее. Это случилось больше тридцати лет назад.

Миша оторопело молчал. Он не знал, чему удивляться сильнее: тому, что Белкин совершил такое страшное преступление, или тому, что он верит, будто призрак его сестры убивает людей.

– Я по вашему лицу вижу, о чем вы думаете, – усмехнулся Анатолий Петрович. – Понимаю, я бы и сам так думал: тронулся, мол, старый дурак. Но все же попробую вас переубедить. Прошу, приглядитесь к фотографии. Похожа ли Тася на Настю?

Миша снова взял снимок в руки.

То ли он повелся на умозаключения Белкина, то ли это в самом деле было так, но только девушка с фотографии и вправду напоминала Настю.

Сразу он этого сходства не уловил потому, что Тася была не такой тощей: стройной, с хорошей фигурой, но без лишней худобы. Волосы, струившееся по плечам, были густыми и блестящими, а не тусклыми, как у Насти. Но главное – взгляд, улыбка, выражение лица. Тася выглядела нежной, мечтательной, в ней были покой и некоторая отрешенность, и потому она казалась совсем другой, не похожей на Настю.

Однако чем дольше Миша вглядывался в снимок, тем сложнее ему было убедить себя, что Тася и Настя – две разных девушки.

Белкин, оказывается, наблюдал за ним: Миша увидел это, подняв глаза.

– Вы склоняетесь к тому, что я прав. Погодите, вы еще ничего не знаете.

Немного помолчав, собравшись с мыслями, Белкин рассказал ему свою историю. Миша слушал, не перебивая, думая о том, что довелось пережить сидящему перед ним человеку, причем окунулся он во весь этот мрак, когда ему не было и шестнадцати.

– Насколько сильно я любил Тасю до Происшествия, настолько же сильно ненавидел и боялся то существо, в которое она превратилась после.

– Вы так и не сказали, что это было за Происшествие, – негромко заметил Миша. – Что случилось с Тасей?

Белкин посмотрел на него, словно не понимая, кто перед ним, потом сморгнул и проговорил:

– Никому не рассказывал. Мы с мамой договорились никогда об этом не говорить. Это было слишком… – Он потер лицо руками. – Чудовищно. Наша Тася была… она была… неземная, чистая, одухотворенная, творчески одаренная. Люди считали ее странной, но то была не чудаковатость, а, знаете ли, оторванность от земли, ранимость. Тася как будто была подвешена между нашим миром и иным, и потому не могла твердо стоять на земле обеими ногами. Сейчас я думаю, что сестра была слишком нежна и невинна для этой жизни. Вот жизнь ее и покорежила, сломала.

То, о чем поведал Белкин, выходило за рамки обычной уголовщины.

Это случилось в конце февраля. Был морозный зимний вечер, и Тася возвращалась домой. Лекции в университете закончились около шести, а после она пошла в библиотеку, чтобы подготовиться к завтрашнему семинару. Это можно было сделать и с утра, перед лекциями, но девушка решила, что утром лучше поспит подольше, и это решение стало роковым и для нее самой, и для всей семьи.

Из библиотеки Тася вышла уже в девятом часу. Мать давно взяла с нее слово: если ей когда-то потребуется задержаться допоздна, Тася должна позвонить домой, предупредить, и тогда брат-боксер или она сама встретят ее возле автобусной остановки. Дорога от остановки до дома шла через большой темный пустырь, и мама боялась за дочку.

В тот вечер Тася тоже позвонила из телефонной будки возле библиотеки. Но мать взяла ночное дежурство: им вечно нужны были деньги, и она хваталась за любую возможность подработать. Чак должен был сидеть дома, но они с Серым ушли на матч, который проходил в спортшколе.

Так и вышло, что на звонок никто не ответил, и Тася пошла через пустырь одна.

– Теперь этого пустыря нет, на том месте построили дома. Октябрьская растет вширь и вдаль, – сказал Белкин.

Нападения Тася не ожидала: как обычно, шла, погрузившись в свои мысли, и только когда перед ней выросли темные фигуры, сообразила, что ей ни в коем случае не следовало соваться сюда одной, ведь был и обходной путь, пусть идти пришлось бы намного дольше.

Трое мерзавцев, которые решили поразвлечься, ударили Тасю по голове, и очнулась она уже в машине. Ее куда-то везли, голова болела и кружилась, в горле пересохло, девушку мучила жажда. Она хотела поднять руку, ощупать голову, но не смогла: руки были связаны.