Показав гостям коридоры и манекены, гид сказал, что у них с отцом есть мечта: в жаркий летний день, когда Стамбул с его мухами, грязью и облаками пыли будет дремать в полуденный зной, устроить в холодных, влажных и темных коридорах под землей праздник для скелетов и фигур; это будет бурное веселье, прославляющее жизнь и смерть, вне времени и истории, вне законов и запретов. Гости представили себе жуткую картину счастливых фигур, танцующих со скелетами, разбивающих чашки и чаши с вином, вообразили себе музыку и тишину, ужас и экстаз, скрип, сопровождающий совокупление пар. Они двинулись в обратную сторону; на лицах фигур, мимо которых они проходили не останавливаясь, Галип видел горечь, которую гид уже не считал необходимым пояснять. Все увиденное и услышанное в подземелье обрушилось непомерной тяжестью. Слабость в ногах была не от высокого подъема или напряжения долгого дня. Усталость на лицах фигур, мимо которых они проходили не останавливаясь, отзывалась усталостью в его теле. Эти фигуры исстрадавшихся людей со склоненными головами, согнутыми спинами, кривыми ногами были как бы продолжением его собственного тела. Эти лица были его лицом, их несчастья — его несчастьем, и ему не хотелось смотреть на эти фигуры, обступающие его, не хотелось встречаться с ними взглядом, и в то же время он не мог оторваться от них. Галипу хотелось думать (как в юности, когда он читал статьи Джеляля), что за видимым миром кроется простая тайна, разгадка которой делает человека свободным, но он тут же, совсем как при чтении статей Джеляля, ощутил, что его окружает непонятный мир, и вспомнил: такое случалось всякий раз, когда он пытался разгадать тайну; он не понимал, зачем мир воплощен в этих фигурах, зачем он здесь с этими иностранцами, не понимал смысла букв и лиц, не понимал, наконец, тайны своей жизни. В одной из верхних комнат, проходя мимо фигур простых людей, он вдруг понял, что думает, как они, и у него с ними общая судьба; когда-то они жили осмысленной жизнью, но почему-то она лишилась смысла, а они — памяти. Когда они пытались найти этот смысл, их память плутала в коридорах, затянутых паутиной, а разум не находил дороги в кромешной тьме; они так и не сумели найти ключ к новой жизни, упавшей в бездонный колодец их памяти, и на лицах их светилась неизбывная печаль тех, кто потерял свой дом, свою родину, свое прошлое и свою историю. Горечь от того, что ты далеко от дома, сбился с пути, была так сильна и невыносима, что оставалось только терпеть и не стараться постичь утраченный смысл, разгадать загадку; следовало покорно ждать, когда пройдет медлительное время. Галип поднимался по лестнице, и ему казалось, что он не выдержит ожидания и не сможет обрести покой, когда найдет то, что ищет. Чем быть человеком, утратившим прошлое, память и мечты, не лучше ли стать, пусть и плохим, подобием кого-то другого? По мере продвижения к железной лестнице Галип размышлял о том, что все эти фигуры не что иное, как идефикс, скверная карикатура, неостроумная шутка, пустой вздор! А гид, который был карикатурой на самого себя, словно в подтверждение его мысли говорил:

— Отец не верил, что ислам запрещает изображение лиц, для него мысль была не чем иным, как лицом, и все эти лица вы видели здесь.

Они вернулись в комнату, с которой начинали экскурсию; гид попросил внести посильный вклад в их великое дело: опустить в зеленый ящик добровольные пожертвования.

Бросая в ящик тысячу лир, Галип встретился взглядом с женщиной.

— Вы меня узнали? — спросила женщина. У нее было лицо только что проснувшегося ребенка, а глаза в полутьме светились, как у кошки.

— Вы что-то сказали? — смутился Галип.

— Ты не узнал меня. Мы учились в одном классе. Я — Белькыс.

— Белькыс, — повторил Галип, понимая, что не может вспомнить ни одной одноклассницы, кроме Рюйи.

— Я на машине, — сказала Белькыс, — и живу тоже в Нишанташи. Могу подбросить тебя.

Они сели в старенький «мурат» и направились в сторону площади Таксим; Белькыс спросила про Рюйю. Галип ответил, что Рюйя нигде не работает, читает детективные романы и иногда для своего удовольствия переводит их.

— Ты замужем? — поинтересовался Галип.

— Мой муж умер, я вдова.

— Совсем не помню тебя по школе, — признался Галип.

На улице, по которой Галип редко ходил, они вошли в угловой дом, недалеко от дома тети Хале, удивительно похожий на дом Шехрикальп, и подъезд был такой же.

До утра они вспоминали школьные годы, а когда в комнату через открытые занавески ударил солнечный свет, сели завтракать.

— Я знаю, как трудно человеку быть самим собой, — продолжала Белькыс начатую тему, и было видно, что она долго думала над этим вопросом, — но поняла я это после того, как мне исполнилось тридцать. До этого у меня была другая проблема — быть такой, как Рюйя. Ночью, лежа на спине, не в силах уснуть, разглядывая тени на потолке, я хотела стать другой, желание было таким сильным, что мне казалось, я могу снять собственную кожу, как перчатку с руки, влезть в шкуру Рюйи и начать новую жизнь. Иногда, думая о Рюйе, о том, что я не могу жить, как она, я так страдала, что у меня из глаз лились слезы.

Белькыс рассеянно водила ножом по тонкому поджаренному ломтику хлеба, словно мазала его маслом, хотя масла не было.

— Почему люди хотят жить не своей, а чьей-нибудь жизнью, — продолжала она, — этого я не понимаю и сейчас, по прошествии стольких лет. Я даже не могу точно сказать, почему хотела быть именно на месте Рюйи, а не какого-нибудь другого человека. Единственное, что я могу сказать уверенно: это болезнь, которую мне пришлось скрывать долгие годы. Она продолжалась до смерти моего мужа. Возможно, я и сейчас не вылечилась окончательно, но я уже не воспринимаю это состояние как болезнь.

Белькыс рассказывала о себе, а Галип чувствовал, как тепло комнаты обволакивает его тело и оно медленно погружается в непреодолимый сон, в невесомость, какая бывает только во сне. Когда Белькыс начала рассказывать историю Наследника, которую считала «связанной со всем этим», он попросил разрешения немного вздремнуть.

Да, был такой Наследник, который открыл, что самая важная проблема жизни каждого человека — возможность или невозможность быть самим собой. Галип погрузился мысленно в то время и сам стал превращаться в другого человека, потом в дремлющего человека и — заснул.

Скажите мне сначала, кто я? Если мне это понравится, я подпишусь, а если нет — останусь здесь, пока не превращусь в кого-нибудь другого!

Льюис Кэрролл

Утром Галип отправился прогуляться по Галатскому мосту; он шел в медлительной воскресной толпе, охваченный предчувствием, что вот сейчас он разгадает тайну, которую пытался постичь годами, ведь только сейчас он осознал, что именно ищет. Хотя он догадывался, что это обманчивое ощущение возникло как бы во сне, как плод долгого ожидания, но эти противоречивые чувства не мешали друг другу. Мужчины, вышедшие за покупками, рыбаки, семьи с детьми, спешащие на паром, — никто не замечал, что жизнь их окружена тайной, и разгадать ее предстояло Галипу. Когда он разгадает эту тайну, они — и этот отец с младенцем на руках и идущим рядом сыном в галошах, направляющиеся в гости, и эти мать с дочерью в платках на автобусной остановке — обретут истину, которая много лет подспудно определяла их жизнь.