На столе лежал бумажный кулек. По горке подсолнечной шелухи нетрудно было догадаться, что лоточник продал семечки тем, кто сидел за этим столом до Галипа. Кулек был свернут из листка школьной тетради. Он прочитал написанное старательным детским почерком: «6 ноября 1972. Задание: наш дом, наш двор. Во дворе нашего дома растет четыре дерева. Два тополя и две ивы: большая и маленькая. Папа сделал ограду из камней и проволоки. Дом — это убежище, которое зимой защищает людей от холода, а летом — от жары. Дом защищает нас от плохого. У нас в доме одна дверь, шесть окон и две трубы». Под сочинением Галип увидел рисунок дома и деревьев во дворе, раскрашенных цветными карандашами. Черепица была нетерпеливо закрашена красным. Галип увидел, что дверь, количество окон и деревьев соответствуют написанному в сочинении, и ему стало еще спокойнее.

Перевернув листок, он стал быстро писать на обороте. Он не сомневался, что слова, которые он писал на линейках, обозначают нечто реальное, как и слова, написанные ребенком. У него было ощущение, что благодаря этой страничке школьного сочинения он снова обретает слова, утраченные с детства. Мелкими буквами столбиком он набросал кое-какие соображения и, заполнив почти всю страницу, подумал: «Как, оказывается, все просто!» И еще: «Чтобы убедиться, что мы с Джелялем мыслим одинаково, мне надо видеть как можно больше лиц!»

Зайдя в еще одну кофейню, Галип вытащил из кармана домашнее сочинение и стал читать, как статью Джеляля. Теперь он отлично сознавал: если читать подряд написанное Джелялем, можно узнать, где тот находится. Надо только найти место, где хранится весь архив Джеляля. Читая и перечитывая домашнее сочинение, он уверился, что это может быть только дом: «место, которое защищает нас от плохого». Непосредственность ребенка, смело называющего окружающие предметы, обнадеживала, что он вот-вот определит место, в котором ждут его Рюйя и Джеляль. В каждой очередной кофейне он вписывал новые строчки на обратной стороне школьного домашнего сочинения.

К тому моменту, как он снова оказался на улице, некоторые предположения он отмел, другие выплыли на первый план: за городом они быть не могли, потому что Джеляль не любил жить нигде, кроме Стамбула. Вряд ли они были на азиатской стороне: она, по словам Джеляля, была недостаточно «исторической». Не могли прятаться Джеляль и Рюйя у кого-нибудь из друзей: общих друзей у них не было. Вряд ли Рюйя решилась бы пойти с Джелялем к кому-нибудь из своих приятелей. Бесполезно искать их в гостиничных номерах, где их не мучили бы воспоминания: мужчина и женщина, даже брат с сестрой, вызвали бы подозрение.

Посидев в очередной раз в кафе, он стал более оптимистично оценивать свое положение. Ключевые слова выглядели простыми и понятными, как домашнее сочинение, на обороте которого он их написал. В дальнем углу кафе по черно-белому телевизору показывали футбольный матч. Футбольное поле было покрыто снегом, пробегающие футболисты оставляли на нем черные дорожки, как линии, прочерченные углем, мяч, катающийся по грязи, был черным. Присутствующие, кроме нескольких человек, играющих в карты за пустым столом, наблюдали за этим черным мячом.

Выходя из кафе, Галип подумал, что тайна, которую он пытается разгадать, так же ясна, как этот черно-белый футбольный матч. Ему надо только идти туда, куда несут его ноги, а по дороге смотреть на изображения и лица. В Стамбуле полно кофеен; заходя через каждые двести метров в кофейню, человек может обойти весь город.

Недалеко от площади Таксим он вдруг оказался в толпе, вышедшей из кино. Лица людей, которые шли, засунув руки в карманы, глядя в землю, или спускались по лестнице, держась под руку, были настолько полны смысла, что собственный кошмар, в котором он жил эти несколько дней, показался ему не таким уж страшным. На лицах у вышедших из кино было написано спокойствие: они забыли о собственных несчастьях, погрузившись с головой в чужую жизнь. Они были одновременно и здесь, на этой убогой улице, и там, в той жизни, где им хотелось быть. Их память, набитая неудачами и горечью, сейчас наполнилась чувствами, заглушающими каждодневную тоску. Галип печально подумал: «Эти люди могут верить, что они — другие!» Чтобы стать другим, человек должен приложить все имеющиеся у него силы. Галип был полон решимости собрать всю свою волю для этой цели. «Я — другой!» — сказал он себе и с радостью почувствовал, что изменилась не только обледеневшая мостовая под ногами, не только площадь, увешанная рекламой кока-колы и консервов, но и сам он до кончиков ногтей. И внутри него зазвучала, как новая жизнь, музыка, наполненная воспоминаниями и печалью того, другого человека, которого он не хотел называть по имени.

Он больше не чувствовал необходимости заходить в кофейни, чтобы читать людские лица, и потому направился через Харбие прямо в Нишанташи.

Он решил, что Рюйя с Джелялем в воскресенье пойдут в «Конак» на вечерний сеанс в семь пятнадцать, и помчался к кинотеатру, но ни на улице, ни у входа в кинотеатр их не было.

Побродив еще немного по улицам, он пошел к дому Шехрикальп. Из всех окон домов на улице, кроме окон дома Шехрикальп, лился голубоватый свет телеэкранов: так было каждый вечер в восемь часов. Глядя внимательно на верхние этажи дома Шехрикальп, Галип увидел привязанный к решетке балкона верхнего этажа кусок темно-синей материи. Такого же синего цвета ткань висела на этом балконе и тридцать лет назад, когда в доме жила вся семья: тогда это был знак для водоноса. Человек, развозивший воду в цинковых бидонах на конной повозке, по этим синим тряпицам понимал, на каких этажах кончилась питьевая вода, и соответственно поднимал воду наверх.

Галип стоял, раздумывая о том, что это могло означать: это мог быть знак, что Рюйя и Джеляль здесь, а могло быть приметой того, что Джеляль возвращается к некоторым мелким деталям своего прошлого. Около половины девятого он наконец сдвинулся с места и пошел к себе домой.

Еще совсем недавно вечерами они сидели в этой гостиной с Рюйей, читали газеты и книги, курили; и сама комната и лампы в ней были полны невыносимых воспоминаний и невыносимой грусти, как фотографии потерянного рая, попавшие на страницы газет. Ничто не говорило о том, что Рюйя вернулась или приходила: знакомые запахи и тени приветствовали вернувшегося домой усталого мужа. Оставив сиротливые вещи под печальным светом ламп, Галип темным коридором прошел в темную спальню. Снял пальто и улегся в темноте на кровать. Он лежал на спине; отсвет ламп из гостиной и пробивающийся через коридор свет уличных фонарей превращался на потолке спальни в изображение тонколицего дьявола.

Когда Галип поднялся с постели, он точно знал, что будет делать. Он просмотрел в газетах телепрограмму и программу ближайших кинотеатров; последний раз пробежал глазами статью Джеляля; открыл холодильник, достал давно лежавшие там маслины и брынзу, съел их с черствым хлебом. В большой конверт, найденный в шкафу у Рюйи, сунул несколько газет, надписал на конверте имя Джеляля. В четверть одиннадцатого он вышел на улицу, добрался до дома Шехрикальп и стал ждать.

Зажегся свет на лестнице, и неизменный привратник дома Исмаил с сигаретой во рту вытащил бачки и стал высыпать мусор в большой контейнер, стоявший недалеко от каштана. Галип пересек улицу.