На экране возник Жан-Жак Ругери на своей кухне. Патрик узнал ресторатора по фотографиям в газетах и журналах и в его книге «Пунктуальная кулинария». Шеф, оценивая качество продукта, склонился над тарелкой сморчков. Кивнул, тарелку убрали, и Жан-Жак поднял голову.

– Добро пожаловать на мою кухню, мсье Макконел. Могу я называть вас Патриком?

– Да, шеф, – не без благоговения перед знаменитостью ответил он.

– Нравится моя видеосвязь? Таким образом я могу находиться одновременно в своем ресторане в Париже и в своем ресторане в Нью-Йорке.

– Нравится, шеф.

– Для вас, Патрик, как и для всех моих друзей, я Жан-Жак. – Шеф отвернулся и резко выговорил человеку за пределами экрана: – Мало глянца, нужно больше масла. – Затем снова посмотрел на Патрика. – Так вот, Патрик, не знаю, что случилось и почему вы так быстро нас покинули. Но Мэтью мой добрый друг. Полагаю, с хорошей едой и превосходным вином все может наладиться. Мы приготовили вам сюрприз – поистине уникальное блюдо. Некоторые составляющие получили от Мэтью. Вот эти его сморчки. И воспользовались вашими идеями, какие я почерпнул на вашем сайте. Получилось нечто выдающееся. Вернитесь, попробуйте, и я вам покажу свою кухню. Как по-вашему, это возможно?

– Спасибо, шеф, нет. Как-нибудь в другой раз.

– Не передумаете? Может, я собираюсь вложиться. И если получится, помочь.

– Во что вложиться?

– Разумеется, в ваше с Мэтью предприятие. В «Загон красного лося». Сначала я подумал, это просто ресторан, но потом понял – нечто большее. Я читал ваши рецепты в Сети – очень воодушевляет. Проверенное и в то же время новое. По-моему, современная идея.

– «Загон красного лося»?

– Он самый. К тому же Мэтью мне сказал, что вы вместе выросли. Это важно – вы словно братья и можете сражаться, бороться за бизнес. Чтобы ресторан работал, требуется сила и мужество. Вот почему компания Мэтью названа в честь святого Лаврентия – за его мужество и силу. Патрик, вы знаете историю этого святого?

– Да.

– Левее, Фредерик, я вижу только половину лица, – попросил ресторатор.

Фредерик повернул планшет.

– Так лучше, – вздохнул Жан-Жак. – Так вот, о святом Лаврентии: его история – это история сердца и веры. За веру с ним и расправились в Риме. Живьем зажарили на… как это сказать… вроде разметки поля в американском футболе?

– На решетке.

– Точно, на решетке. Поджарили на решетке на углях. Но, умирая, он до конца демонстрировал силу и отвагу.

Патрик рассмеялся. Жан-Жак улыбнулся:

– Конечно, легенда настолько гротескна, что нам остается лишь смеяться. Настолько ужасна, что мы не способны представить.

– Нет, – возразил Патрик, – я смеюсь, потому что помню, чем она завершается.

– Концовка – самое невероятное из всего повествования. Нет ли, Патрик, у вас внутри черноты?

Что оставалось Патрику, как не смеяться? Он стоял в торговом помещении супермаркета и говорил при помощи маленького экрана, который держал Фредерик, со знаменитым в мире ресторатором. Проходящие мимо туристы глазели на курьезную сцену. И вспомнив концовку легенды, Патрик фыркнул и, чтобы не расхохотаться, прикрыл ладонью рот. Но продолжал хихикать, и слова Жан-Жака долетали до него отдельными сгустками: святой Лаврений сказал… святой Лаврений ответил…

– Он сказал, переверните меня. С этой стороны я уже готов.

Патрик прыснул, а за ним, сложив на груди руки, расхохотался и Жан-Жак. Разделенные видеосвязью мужчины смеялись, стонали, и раскаты смеха одного подогревали другого, если смех того начинал замирать.

К ним присоединился Фредерик, и от его негромкого смешка стал сотрясаться экран. Их веселье заразило проходивших зевак, и те, не удержавшись, тоже подхихикивали.

Согнувшись в коленях и упершись руками в бедра, не в силах смотреть на пляшущий экран, Патрик утер слезы. А затем вяло помахал рукой Жан-Жаку – на большее не хватило сил, все отнял этот приступ веселья. Тот хотел что-то сказать, но слова поглотили последние взрывы смеха. И Патрик, воспользовавшись мгновением, потирая бока, ушел.

Переверни меня. С этой стороны я уже готов. Обернувшись на эскалаторе, Патрик заметил, что Фредерик выключил планшет и улыбался этому милому странному миру, этому милому странному Нью-Йорку. И особенно американцам.

Это лето было таким же жарким и неспешным, как во времена детства до переезда в Мэн. Воздух был пропитан влагой, и каждый раз, выходя из дома за продуктами или следить за Доном Тревино (только эти два занятия остались на угнетающей жизненные силы жаре), Патрик чувствовал, что утопает в городе. За пределами квартиры ему казалось, будто он становится созвучен всему злу мира, и Нью-Йорк волна за волной просачивается в его существо: автомобильные гудки, непристойные выкрики в телефонные трубки – городская лихорадка заражала сильнее и сильнее.

Патрик заметил, что раздражается на то, что в его воображении могло случиться, но не случилось. Вон тот мотоциклист собирался проехать на красный свет, когда он переходил улицу. На овощном рынке женщина чуть не выхватила у него из-под руки пучок листовой капусты. В городе столько поводов для конфликтов, будто на подносе постоянно сталкиваются металлические шарики. После каждого неслучившегося события Патрик заново проигрывал в голове ситуацию, но с иным концом – будто все плохое свершилось, и слышал, как выкрикивает оскорбления и раздает тумаки…

Словно мозг его готовил к моменту, когда придется реагировать на самом деле. Патрик чувствовал: что-то должно произойти.

Но во время своих еженедельных посещений доктора Розенстока ни о чем таком не рассказывал. Не поведал ни о Мэтью, ни о «Загоне красного лося», ни о Ругери – чего доброго, врач его в чем-нибудь заподозрит и сочтет себя обязанным поставить в известность власти.

А если доктор Розенсток сам часть заговора?

Ведь должен же быть некий заговор. Иначе почему он получает предложение по поводу «Загона красного лося» именно от того человека, от которого принять его не может? Какие еще пытки припасла для него в рукаве судьба? Это не могло быть случайностью. Мир против него ополчился. Сначала Тревино, затем Мэтью. Что дальше? Кто следующий? Таксист, не сумевший затормозить на переходе? Летящий по тротуару скейтбордист? Уж не Ханна ли? Может ли следующей быть Ханна?

Нет, Ханна меня любит, подумал Патрик.

Потому что ты хорошая ей пара, Пэддибой. Убираешь постель, стираешь, ведешь кулинарный блог.

Июнь, июль, август.

Все развивалось постепенно – минута за минутой, день за днем, точно подрастал ребенок. Несколько месяцев на него не глядишь, и вот в комнату входит совершенно иной человечек.

Патрик ощущал, как вокруг него возводится некая новая конструкция, столбик за столбиком растут на лесах подмостки. Вот уже появились матовые стеклянные панели, цель которых отсечь его от мира и мир от него, – запечатать в туманной тюрьме.