– Я постараюсь, – пообещал Снерг.

– Какие сроки были бы для вас наиболее приемлемыми?

– Да хотя бы завтра, – сказал Снерг. – Яотдыхаю.

– Значит, можно ожидать вас завтра?

– Да.

– Благодарю вас. До встречи.

«Гора вприпрыжку рысит к Магомету, – подумал Снерг,оставшись в одиночестве. – Зашевелились. Оживились. С чего бы вдруг? Сейотец Дмитрий нанес визит и сделал приглашение с санкции вышестоящегоруководства, или нет? Плохо мы их знаем все же… Ну и бог с ними, –завершил свои размышления Снерг, поднимаясь, – а я пойду посмотрю картиныс Эльдорадо, и не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох… Правда, в сны-то какраз и приходится верить после всего случившегося… Стоп!»

Снерг даже остановился. С одной стороны, случай спассажирами «Картахены» как раз и мог стать отправной точкой будущего фильма впротивовес тому, что готовит сейчас на Эвридике кошка, которая гуляет сама посебе – Марина Банишевская. С другой стороны, для Каратыгина и компании«картахенский инцидент» мог послужить козырем в их игре, поводом поднять шумвокруг новых, неизвестных доселе опасностях, козырь, служивший бы прежней цели– посадить на голодный паек Проект «Икар». Цель у них остается прежней, ааргументов, которые неминуемо произведут впечатление, прибавится. Это уже неотвлеченные разговоры о том, пора или нет человечеству превращаться вгалактическую расу, – это конкретная опасность, подстерегающая пассажировмежпланетных рейсов, и то, что историки окажутся на нашей стороне (не все, ох,не все…), ничего не изменит. «Сегодня преодолевающие гиперпространство людивидят во сне прошлое, а завтра, глядишь, они и вовсе начнут проваливаться впрошлое», – так может сказать любой наш противник, и возразить ему нечего.Так что о случае с «Картахеной» следует пока помалкивать…

Снерг вошел в дом, тактично проигнорировав целовавшуюся внише парочку, пересек комнату, в которой спорили о чем-то, имеющем отношение квизуалистической музыке, и страсти накалились так, что незамеченными осталисьбы и десять андромедян с плакатом «Привет Земле!» Миновал, лавируя средитанцующих, бальный зал, обошел еще несколько комнат – везде веселились, спорилидо беспорядочного галдежа, танцевали, демонстрировали какого-то инопланетногозверя, похожего на коалу с радужным петушиным хвостом, – зверь смирностоял на диване и с вежливой опаской косился на повизгивающих девушек,пытавшихся его потрогать. Варили глинтвейн, играли в настольные игры, и нигдене было никаких картин. Подумав, Снерг решил подняться в мансарду.

У лестницы, прямо на дороге, лежал белый человеческий череп– что-то новенькое. Снерг осторожно тронул его носком ботинка. Глазницыозарились зловеще-красным, череп лязгнул челюстью, легонько от этогоподпрыгнув, и замогильным голосом изрек:

– Гой еси ты, Василий Буслаевич! Где лежит пустаголова, лежать будет и Васильевой голове!

Голос, хотя и искаженный, был явно шеронинским.

– А не верую я, Васенька, ни в сон, ни в чох… –пробормотал Снерг, поднял череп и пошел вверх по витой лестнице. Череп подмышкой посверкивал глазами и беспрестанно сыпал черными пророчествами.

С порога Снерг увидел картины – три распахнутых в солнечныйдень окна посреди погруженной в размытый чернильный полумрак комнаты. Сиреневыйночничок, поставленный на пол, едва освещал свой угол. Шеронин и Пчелкинвозились с маленьким слайд-проектором, а в дальнем углу сидел в глубоком креслекто-то третий, превращенный темнотой в черный неузнаваемый силуэт.

Череп снова забубнил что-то насчет того, что все, дескать,там будем, и никому этого не миновать. Шеронин с Пчелкиным вскинули головы.Третий тоже вгляделся в Снерга из темноты.

– Здорово, – сказал Снерг. – Что это замастику вы по дому разбрасываете, некроманты?

– Здорово, Стах, – рассеянно отозвалсяШеронин. – Девочкам нравится, пусть себе брюзжит… – Он взял у Снергачереп, что-то с ним сделал, и череп заткнулся на полуслове. –Развлекаемся, понимаешь, стоя у врат головоломной загадки…

– Ты о чем?

– Об этом, – он кивнул в сторону картин.

– Обронил Каратыгин что-то о странных картинах сЭльдорадо. Они?

– Они и есть.

– А что в них странного?

– Сейчас увидишь, – сказал Шеронин и придвинултабурет. – Садись и смотри внимательно, потом расскажешь о своихвпечатлениях.

Снерг сел и стал смотреть на картины. Ничего в них особогоне было.

Дерево посреди зеленого луга, небо синее, чистое, толькоперистое облако протянулось длинным мазком, краем уходя за раму.

Женщина со светлыми распущенными волосами и огромными каримиглазами, в синем невесомом платье, держит на руках ребенка, за ее плечом встаеттеплое солнце и виден угол стеклянного здания.

Что-то непонятное – бледно-зеленая поверхность, вспученная внескольких местах плавными выгибами, пронизанная блекло-золотистыми струйкамисвета. Немного похоже на просвеченное солнцем мелководье.

Снерг сидел и смотрел. Постепенно он почувствовал легкоенедоумение, волнение, переходившее то ли в тревогу, то ли в растерянность. Чемэто чувство было вызвано, он не мог понять, но оно не проходило, усиливалось,странные облучения возникали то ли в теле, то ли в мозгу. С чем это можносравнить? Сквозь сон чувствуешь, как ноют натруженные руки? Запах, настолькослабый, чтобы осознать, чему или кому он принадлежит? Попытка после долгойразлуки вспомнить вкус губ любимой женщины? Впечатление, будто ты забыл что-тосделать? Сон, забытый, едва голова поднялась от подушки? Чужой взгляд в затылокна темной таежной дороге? Что?

Ассоциации наплывали одна за другой, но ни одна не годилась.Он словно плыл навстречу картинам бесконечно долго и никак не мог их достичь,слиться с ними, вобрать их в себя и стать их частью. Мысли и ощущения непереливались в слова, Снерг мог лишь констатировать, что с ним что-топроисходит, но дальше была стена, непознаваемое. Чем же это вызвано? Лицоженщины самое обычное – и все-таки иное, пейзаж – не такой пейзаж, а третьякартина и вовсе… Звучит музыка или только кажется? И можно ли сравнивать это смузыкой?

Его встряхнули за плечо, и он очнулся.

– Ну? – сказал Шеронин. – Впечатленияизложишь?

– Нет, – сказал Снерг. – Не могу, не умею… Дачто же это такое?

– Тайна, уважаемый редактор ведающей тайнами программы…Толя, ты бы взялся дать толкование?

– Я попробую, – сказал Пчелкин. – Это то, чточеловечество искало сотни лет – искусство, воздействующее на подсознаниена каком-то качественно ином уровне, непостижимым образом. Вызывающее эмоции имысли, которые нельзя описать, – в его мягком глуховатом голосепрорезалась недоуменная боль. – Как они этого добились? Я не знаю…

– Любопытный штрих, – сказал Шеронин. –Слайд-копии, которые мы сделали, ровным счетом ничего не вызывают.