Тем не менее Земское положение 1890 г., хотя и очищенное от чрезмерных уродливостей толстовского проекта, все же явилось крупным шагом назад сравнительно с положением 1864 г. и в отношении самостоятельности земских учреждений, и в отношении равноправного и равномерного участия в них различных сословий.

Если раньше губернатору было предоставлено опротестовывать постановления земских собраний лишь но их незаконности, но теперь он получил право останавливать эти постановления также и по их нецелесообразности. А при несогласии земского собрания с протестом губернатора для дальнейшего хода устанавливался новый, гораздо более сложный порядок, и спорный вопрос до перенесения его на усмотрения соответствующих центральных учреждений должен был проходить еще через губернское по земским делам присутствие, где председательствовал… сам губернатор.

Вхождение в состав земских собраний дворян не по выбору, а по цензу было отвергнуто. Но все же дворянскому представительству было обеспечено значительное преобладание в земских собраниях над другими сословиями, и деление избирателей по куриям было основано теперь всецело на сословном начале. При этом крестьяне лишились права избирать гласных и уездное земское собрание. Им было предоставлено только выбирать кандидатов, из которых губернатор по своему усмотрению назначал гласных от крестьян.

В 1892 г. была проведена и реформа городского самоуправления. Порядок выборов в городские думы был улучшен сравнительно с Городовым положением 1870 г. Но городское самоуправление подобно земскому понесло большой ущерб в отношении своей самостоятельности. Сильно было сокращено число гласных. А всего важнее было то, что городские управы были поставлены в значительной мере в непосредственную зависимость от коронной администрации.

Приведенные факты достаточно обрисовывают господствующее направление правительственной политики в течение тринадцатилетнего царствования Александра III (1881–1894 гг). Конечно, набросанную здесь бегло картину можно было бы дополнить целым рядом дальнейших штрихов. Можно было бы указать на ту частичную, но существенную ломку судебных уставов 1864 г., которая производилась в описываемый период выходившими время от времени законодательными новеллами, сокращавшими и гласность судопроизводства, и независимость суда от администрации, и сферу действия суда присяжных заседателей; на школьную и вероисповедную политику; на стеснение печати; на правительственные мероприятия относительно инородцев и окраин и на многое другое.

Но я ведь не пишу здесь истории России за XIX столетие. Мне нужно было только на ряде примеров выяснить общую природу того правительственного курса, который утвердился в 80-х годах и к которому приросла кличка "политики контрреформ". И мне думается, все изложенное в этой главе может дать внимательному читателю понятие о том, в какой политической обстановке протекла в те годы жизнь русского общества.

То были годы серых будней в истории нашей общественной жизни.

Все и каждый, — либо отчетливо, либо безотчетно, — чувствовали, что совершается процесс частичной реставрации старины, по возможности приспособляемой к новым условиям жизни, но в то же время и приспособляющей эти новые условия к самой себе. В обстановке такого процесса для возвышенных порывов к далеким горизонтам почти не оставалось места. Героическое по всей линии уступало будничному. Словом, то была пора — затишья не только внешнего, но и внутреннего.

Я переживал эту пору в Москве, принадлежа к тому поколению, которое в 80-х годах минувшего века заканчивало свои годы учения и которому предстояло вступить в самостоятельную жизнь в самом начале 90-х годов.

Как же отражалась на нашем духовном складе та общественная атмосфера, которой мы тогда дышали?

Я скажу об этом несколько слов в следующей главе.

Глава! V. ЗАТИШЬЕ

Да, это было — затишье. Но ведь затишье не есть еще ни смерть, ни летаргия. Это обстоятельство часто упускалось из виду при попытках набросать характеристику общественных настроений в 80-х годах минувшего века. Сколько раз говорилось и писалось, что 80-е годы были каким-то пустым местом в эволюции духовной жизни русского общества, что в это десятилетие всякий интерес к общественным вопросам совершенно погас в общественном сознании и Россия, во исполнение мечты реакционного публициста Константина Леонтьева, действительно была "подморожена" так, что представляла собою картину полного оцепенения. В эту распространенную характеристику необходимо внести ряд существенных поправок. Конечно, — как я уже бегло отметил на первых страницах этих воспоминаний, — та взбудораженность в общественных настроениях, которая к концу 70-х годов достигла такого напряжения, теперь совершенно стихла, и жизнь вошла в колею монотонного спокойствия. Период "бури и натиска" миновал, революционное подполье полностью иссякло. Только в начале 1887 г. вдруг — словно гром среди безоблачного неба — на общество, уже отвыкшее от политических сенсаций, ниспало официальное сообщение "Правительственного вестника" о раскрытии преступного сообщества, подготовлявшего акт цареубийства. То была попытка устроить новое первое марта, предпринятая группой молодых людей, находившихся еще под обаянием воспоминаний о героических временах Исполнительного комитета "Народной воли". Среди молодых террористов, вошедших в это сообщество, был и студент Ульянов, брат прогремевшего в наши дни Ленина. Но это был уже как бы последний всплеск опавшей волны, как бы запоздавший отрывочный отголосок пронесшейся бури. Никакого резонанса в сколько-нибудь широких кругах общества эта попытка повторить пройденное уже не вызвала. Удивились, поахали и перешли к очередным делам.

В начале марта 1887 г. в "Правительственном вестнике" было напечатано, что 1 марта на Невском проспекте были задержаны три студента Петербургского университета и при них найдены динамитные бомбы. Они признались, что принадлежат к преступному сообществу, которое решило в этот самый день умертвить императора. Так как все трое оказались студентами Петербургского университета, то Совет университета обратился к государю с всеподданнейшим адресом с выражением верноподданнических чувств и изъявлением ужаса и негодования по поводу раскрытого преступления. Александр III ответил на этот адрес благодарностью, которая была изложена в очень сухих выражениях: высочайшая резолюция на адресе гласила: "Благодарю и надеюсь, что на деле, а не на бумаге С.-Петербургский университет докажет свою преданность и постарается изгладить тяжелое впечатление, произведенное на всех участием студентов в преступном замысле".

Эта попытка повторить первое марта показала только то, что пора подпольного террора миновала. И затем вплоть до 1901 года о террористических актах уже ничего не было слышно.

Но вместе с тем и легальные проявления политической оппозиции господствующему правительственному курсу быстро утратили прежнюю остроту и одушевленность. О каких- либо выступлениях земских собраний с заявлениями политического характера нечего было и помышлять. Найдись в каком-нибудь земском собрании человек, который бы решился выступить с предложением какого-либо ходатайства с политической окраской, — и все отнеслись бы к нему как к наивному Дон Кихоту. Но замерла не только планомерная политическая деятельность в общественных организациях. Замирало и непосредственное влечение к открытым манифестациям приподнятого чувства, хотя бы и по таким поводам, которые не имели прямою