открывал доступ в дворянское сословие всем, дослужившимся до известного чина на государственной службе. Это постановление препятствовало превращению дворянского сословия в замкнутую касту, и представители родового дворянства негодовали на такое "уподление" дворянского сословия и требовали уничтожения выслуженного дворянства. Но в XVIII веке эти домогательства остались неосуществленными. Теперь, после отмены крепостного права и прочих реформ 60-х годов, направленных, если не на уничтожение, то все же на значительное снижение сословных перегородок, от этих притязаний веяло такой заплесневелой стариной, что осуществление их было безнадежным, несмотря на открывавшуюся новую "дворянскую весну". Пункты 3, 4, 6 и 7 опять-таки заключали в себе попытку частичной реставрации порядков крепостной эпохи с ее резким разграничением сословных групп. Свобода дворян от обязательной военной службы и от положения, что дворянин может быть судим только дворянами, — то были установления второй половины XVIII столетия, когда при раскрепощении дворянства первые зародыши гражданских вольностей получали у нас характер односторонних привилегий одного дворянского сословия. Начиная с 60-х годов XIX столетия основное содержание наступившей социальной эволюции состояло именно в превращении односторонних сословно-дворянских привилегий в общегражданские права, обусловливаемые общегражданскими повинностями. Дворянские ходатайства 80-х годов XIX столетия и были направлены именно против этих достижений новой общественности. Остановить этот процесс, повернуть вспять колесо жизненного развития, вернуться к началам крепостной эпохи, хотя бы и без восстановления крепостного права, — вот о чем вопияли эти дворянские ходатайства. Эти археологические утопии не могли войти в правительственную программу, как ни было расположено правительство в тот момент идти навстречу дворянским стремлениям. Немудрено, что пункты 3 и 4 не были приняты всерьез правительством Толстого и остались лишь литературным памятником наивности авторов дворянских проектов. Только по части некоторых коррективов к всесословности государственной школы правительство кое-что сделало для удовлетворения дворянских притязаний, хотя и здесь ограничилось полумерами, оставив воинствующих поборников дворянской привилегированности при значительном разочаровании.

Зато дворянству предстояло получить если и не полное, то значительно более широкое удовлетворение в тех его притязаниях, которые касались, во-первых, государственной поддержки дворянского землевладения и, во-вторых, перестройки местного управления с предоставлением дворянству в этой области первенствующего положения насчет прочих сословий.

Учреждение Дворянского банка в 1885 г. было первым шагом на пути оказания государственной поддержки дворянам-землевладельцам. Затем в течение 80-х и 90-х годов и в начале XX в. вплоть до первых вспышек революционного брожения, приведшего к уничтожению самодержавия, следовал длинный ряд узаконений и правительственных распоряжений, приносивших широкие льготы заемщикам Дворянского банка с целью облегчить им выполнение обязательств по полученным ими из банка ссудам и предохранить от продажи с молотка заложенных в банке дворянских имений. Эти льготы, сопряженные с большими жертвами из государственной казны, устанавливались то в виде издания отдельных узаконений, вносивших изменения в порядок расчетов с банком его заемщиков, то в виде общего пересмотра устава банка, причем уже в 1900 г. было допущено такое установление связи Дворянского банка с банком Крестьянским, при котором этому последнему были навязаны некоторые функции, направленные опять-таки на поддержку землевладельцев-дворян.

Наряду с этими усиленными попытками государственной поддержки дворянского землевладения, совсем иной характер носило отношение законодательной власти к экономическому устройству крестьянства.

Крестьянский банк, учрежденный при Игнатьеве и открывший свои действия в 1883 г., должен был способствовать покупкам крестьянами земель в дополнение к их недостаточным наделам. И немалое количество крестьян действительно воспользовалось для этой цели посредническими услугами банка. Однако устав Крестьянского банка был средактирован так, что деятельность банка не могла направляться на преимущественное обслуживание наиболее нуждающейся части малоземельного крестьянства, и этим существенно ослаблялось социальное значение той роли, какую банк выполнял. В 1896 г. устав Крестьянского банка был переработан в смысле расширения рамок его деятельности и облегчения тех условий, на которых крестьяне могли пользоваться его содействием при земельных покупках. Доплаты и платежи банку по ссудам были существенно понижены. И кроме того, банк получил право помимо посредничества между покупателями и продавцами земли приобретать самостоятельно, за свой счет, имения с целью разбивки их на участки для продажи нуждающимся в земле крестьянам. Широкое применение таких операций могло бы сделаться основою планомерной земельной политики, направленной на уврачевание земельной нужды деревенского населения. К сожалению, особого развития в деятельности Крестьянского банка эти операции не получили, а, к еще большему сожалению, стали появляться такие случаи приобретения имений за счет банка, при которых банк руководился вовсе не соображениями о пригодности покупаемого имения для образования из него участков, подходящих для крестьянского хозяйства, а совсем иного рода: готовностью устроить выгодную продажу земли для какого-нибудь высокопоставленного или пользующегося большим влиянием лица.

Как бы то ни было, работы Крестьянского банка было совершенно недостаточно для смягчения всей остроты аграрного вопроса. Чем далее шло время, тем ярче выступали наружу обнищание деревни и неотложная необходимость для исцеления этого зла вступить на путь смелых и решительных государственных мероприятий. Но время настало такое, что о широкой аграрной реформе нельзя было и заикаться. Сословно-дворянская окраска нового курса правительственной политики исключила постановку на очередь такой реформы. И с середины 80-х годов в правящих кругах окончательно восторжествовала та мысль, что благосостояние деревни может быть достигнуто не расширением крестьянского Землевладения, а законодательной регламентацией крестьянского быта.

Из этой-то мысли и вытекли те немногие законодательные меры, касавшиеся крестьянства, которые были осуществлены в конце 80-х и в самом начале 90-х гг. Я разумею закон 1886 г. о крестьянских семейных разделах, направленный на то, чтобы ограничить свободу разделов возможно более узкими рамками; закон 8 июля 1893 г. о переделах общинной земли и закон 14 декабря 1893 г. о неотчуждаемости крестьянских наделов. Все эти законы, построенные на принципе правительственной опеки над крестьянским бытом, нисколько не облегчали земельной нужды деревни и свидетельствовали только о том, что правящая власть не отдавала себе отчета в том, какие грозные социальные бури исподволь назревали под покровом видимого затишья и какими великими опасностями для государства было чревато это желание власти отвернуться от земельного вопроса. Прогрессирующее экономическое расстройство деревни думали лечить валерьяновыми каплями законодательных паллиативов, а все указания на глубокую серьезность назревающей социальной проблемы легкомысленно объявляли вздорным измышлением неблагонадежных смутьянов.

Таковы были общие контуры социальной политики периода контрреформ, когда правящая власть пошла рука об руку с реакционными группами землевладельческого дворянства.

Краеугольным камнем этой контрреформационной системы служила уверенность в том, что для надежного утверждения в стране спокойствия и тишины и для предотвращения всяких внутренних потрясений в настоящем и будущем нужно сделать одно: создать над деревней твердую, наименее стесненную формальностями, единоличную власть своего рода местного "отца-командира" с тем, чтобы эти местные командиры определялись из среды местных землевладельцев-дворян, но