мы дружили в самом книжном смысле этого слова – поддерживали друг друга, хотя скорее она поддерживала меня. Мы всего лишь дружили, и я даже не задумывался о каком-то продолжении, потому что Вера была очень красива, ослепительно красива.

Помню, сразу после экзаменов, когда узнал, что эту девочку приняли, я наматывал круги и думал, как же к ней подойти и поставить в известность, что мы стали однокурсниками. Она стояла с русой косой, с сияющими голубыми глазами, и всё-таки я подкатился и спросил: «Вы не знаете случайно, а поступила ли такая-то?» Это был, кажется, самый неудачный вопрос из всех возможных, потому что, как выяснилось позже, на последнем туре упомянутая мной абитуриентка повела себя по отношению к Вере просто неприлично, непорядочно. Обычно поступающие заранее договариваются, кто что читает, чтоб не было повторов, нелепых ситуаций. «Ты что будешь читать?» – «Я буду из „Тихого Дона“ Аксинью». – «Хорошо, тогда я буду монолог Лауренсии из „Фуэнте Овехуны“ Лопе де Вега…» И тут в последний момент эта девица нарушила договорённость, и Вере пришлось на ходу менять программу… Так что на свой неуместный вопрос я был обожжён взглядом и удостоен холодным ответом: «Нет, не знаю…»

Вера – из актёрской семьи, отец рано умер, и воспитывала её мама, Ирина Николаевна Алентова, долгие годы проработавшая в провинциальных театрах, а это бесконечные переезды, смена городов от Котласа до Кривого Рога и катастрофическая бедность, можно сказать, нищета. Нужно было поднимать дочь, а бывали ситуации, что после войны месяцами не платили зарплату, и она выкручивалась, шила, рукодельничала.

Потом их занесло в Фергану, директором театра там был отец Саши Абдулова, они с Верой росли в одном дворе, правда, Саша был ещё совсем маленький, и Вера его не запомнила. Как-то, уже после фильма «Москва слезам не верит», Саша приехал к Вере в театр, стал объяснять, кто он и откуда, и, кажется, обиделся, что его не признали.

В Коканде Ирина Николаевна познакомилась с Юрием Георгиевичем Новиковым, Вериным отчимом. В молодости он работал актёром в Тбилисском ТЮЗе с Товстоноговым, Лебедевым, кочевал по театрам, сильно пил, и, по сути, Верина мама его подобрала, выходила, вернула к нормальной жизни. Казалось бы – обычный провинциальный актёр, но как-то я разговорился с Хуциевым, который в Тбилиси родился и прекрасно знал тамошнюю театральную жизнь. Я рассказал о Верином отчиме, и Марлен Мартынович поинтересовался: «В ТЮЗе работал? А как фамилия?» И когда я сказал: «Новиков», он просто в лице изменился: «Да ты что! Это громадный артист! Громадный! Мы все его обожали! Какой это был Карл Моор в шиллеровских „Разбойниках“!»

Из Ферганы они уже все вместе переехали в Барнаул, а потом, когда Вера поступила в Школу-студию МХАТ, мама и отчим устроились в брянский театр. Один раз я их видел на сцене в Брянске, Юрий Георгиевич стал там ведущим актёром. Артистом он был, что называется, до мозга костей: у него и дед и отец были артистами. А вот Ирина Николаевна – актриса в первом поколении, родом из Великого Устюга, росла в семье врача. Верин дед был человек заслуженный, крупный медик, даже награждённый орденом Ленина. Но жизнь с властной мачехой Ирине Николаевне, видимо, была в тягость, и она в семнадцать лет уехала в Архангельск, где и поступила в театральный, тогда и началась её кочевая жизнь.

В Брянске у Ирины Николаевны и Юрия Георгиевича наконец появилась квартира. Жили они крайне экономно, взяли в кредит холодильник, что-то ещё из бытовой техники – тогда была такая возможность. Но несмотря на то, что во многом они себя ограничивали, были счастливы – дорвались наконец до спокойной и относительно благоустроенной жизни. Приоделись сами, Веру приодели, отсылали ей деньги, и она жила достаточно свободно, может быть, ещё и потому, что питалась как птичка, кажется, одним виноградом…

Так мы с Верой общались-общались на первом курсе, дружили-дружили на втором, а потом начали вдруг целоваться. Сидим на кухне в общежитии, горелки включены, чтоб теплее было, свет потушен – роскошная декорация для первого поцелуя.

А дальше события стали развиваться стремительно, чему способствовали следующие обстоятельства. Верхний этаж общежития поставили на ремонт. Ребят временно выселили в другую общагу, а девушек оставили на нижних этажах. Вход наверх вроде бы ограничен, но не запрещён, во всяком случае мы с Верой проникали туда без особых ухищрений, и для Вериных соседок была у нас версия, с какой целью мы туда идём – конечно, готовиться к экзаменам.

Потом я уходил в своё общежитие и помню, как Вера стояла в окне и махала мне рукой. Занятия были заброшены, всё вокруг стало малоинтересно, кроме, разумеется, подготовки к экзаменам, на чём мы с Верой с энтузиазмом сосредоточились.

А после окончания второго курса нас послали с концертной программой на целину, тогда это являлось обязательным элементом воспитания начинающих артистов. Мы должны были выступать перед целинниками с поэтическими и музыкальными номерами, показывать отрывки. Приехали в Акмолинск, ставший потом Целиноградом, после Астаной, потом Нур-Султаном… Оттуда мы и колесили по совхозам и колхозам.

К тому времени я уже не раз предлагал Вере оформить наши отношения, а она отвечала: «Да что ты, ну зачем?» Меня такая реакция начинала беспокоить, но всё-таки там, на целине, я настоял, чтобы нас селили вместе, и таким образом о наших отношениях стало известно. И обнаружилось, что не только я влюблён в Веру, а существует множество претендентов, сильно огорчившихся таким исходом, разочаровавшихся её вероломным поступком.

После целины Вера поехала в Брянск, я оправился в Астрахань и сообщил родителям, что женюсь. У меня даже толковой фотографии не было, чтоб Веру показать – так, любительская, вполоборота. Но мама сказала, что ничего, красивая девочка, а отец как-то странно отреагировал: у него вообще не было поведенческой модели на случаи, где нужно сказать простые искренние слова, проявить доброжелательность. Он не раз ставил меня в тупик, мягко скажем, неадекватной реакцией.

Кажется, мне даже денег на свадьбу не дали, но, в любом случае, оказавшись в Москве после каникул, мы с Верой подали заявление и 2 ноября поехали расписываться на Звездный бульвар в ЗАГС. Добирались на трамвае в сопровождении двух свидетелей: с моей стороны – Дима Попов, с Вериной – девочка с младшего курса. Заскочили, чтобы быстренько расписаться и поехать домой, но выяснилось: всё не так просто. У нас – торжественное мероприятие, и к нему прилагается фотограф, который принялся энергично щёлкать, и мы поняли, что за фотографии придётся платить. Потом бутылку шампанского на наших глазах открывают, а у меня в кармане мышь на аркане. Хорошо, что у Димы оказались с собой деньги, он меня выручил и удалось оплатить шампанское и несколько снимков. В общежитие вернулись тоже на трамвае, позвали однокурсников, накрыли стол – сыр с колбасой на газете и водка с шампанским. Отметили и разошлись по комнатам, Вера – к себе, я – к себе.

Наша совместная жизнь могла состояться в полной мере только при наличии общей жилплощади, и мы стали её искать, что по тем временам было занятием муторным и сложным. Мы ходили с Верой по объявлениям, искали варианты, а при нашей сумасшедшей бедности таковых наклёвывалось немного. В итоге нашли комнату за 40 рублей в месяц, притом что стипендия у нас была – по 25 рублей, мама Вере присылала 50, мне родители – 30, общая сумма набегала – 130 рублей, из которых 40 требовалось отдать за съёмную квартиру.

Нам досталась обычная хрущёвка в Черёмушках рядом с метро, и это было серьёзное достижение: есть возможность точно рассчитать время до места назначения. Если выйти в пятнадцать минут девятого, то к девяти успеваешь на занятия. Правда, довольно скоро мы пересмотрели график: выяснилось, что можно выходить из дому в восемь двадцать две. Нам была дорога каждая минута, потому что жутко много времени уходило на разговоры – ночные разговоры. Несчастная, которая сдала нам комнату, должна была возненавидеть постояльцев за болтливость. Хозяйка – простая женщина, муж в тюрьме, она сама из рабочей среды, впрочем, как и весь район, состоящий из обычных пятиэтажек. Но мы не приглядывались к району, к бытовым неудобствам, мы ничего не видели вокруг себя, были заняты исключительно друг другом. Время несказанного счастья, испытать которое могут, наверное, только молодожёны. Но ещё и время познания жизни, познание природы другого человека, а для меня – проникновение в совершенно неведомый мир женщины; впрочем, Вера до сих пор остаётся для меня объектом изучения и по-прежнему неразгаданным явлением.

В бесконечных ночных разговорах мы обсуждали нашу студенческую жизнь, спорили об искусстве, но ещё нам нужно было узнать и «присвоить» историю друг друга. Так, в мою жизнь вместе с Верой входили