Я засунула газету под свою салфетку и утаила от Шона, что этот человек постоянно решал за меня, сказать «да» или «нет».

Солнце, черт бы его побрал, так ярко сияет над этой чертовой горой. Я думала, в Сиэтле всегда дождь. Почему сегодня в Сиэтле не идет дождь?

Я закрываю лицо рукой, но ко мне движется мама Оуэна; опустившись на колени рядом со мной, протягивает мне мюсли. Я отмахиваюсь.

– Спасибо, не надо. Со мной все хорошо.

– Уверены? Вид у вас не очень.

Я киваю; она встает и фотографирует пейзаж, который я непременно оценила бы, не будь в таком состоянии.

– Отличная перспектива, – говорит она, вздыхая. Потом добавляет: – Вы уж извините, что Оуэн такой дерзкий.

– Все в порядке.

Она вручает мне несколько влажных салфеток, будто извиняясь за своего девятилетнего бунтаря, потом застегивает поясную сумку.

– Вы же знаете, что такое дети, – говорит она уходя. Почему все говорят мне эту фразу? Будто я обязана знать, что такое дети.

– Конечно, – отвечаю я, потому что именно так положено отвечать.

Я не знаю, что такое дети! Может быть, примерно представляю, что такое Никки. Но он никогда не был нормальным ребенком. Даже если я знаю, что он такое, все равно это не дает понимания, потому что он – ребенок, отца которого превратили в пыль террористы, пока сам этот ребенок еще созревал в матке. Склонив шею, я думаю: может быть, при помощи отрицательных тестов на беременность Вселенная пыталась показать мне, что муж скоро от меня уйдет и становиться матерью (сейчас? вообще?) – не лучшая идея. Может быть, это божественный план, план Вселенной. Я закрываю глаза и мечтаю: вот бы мне хватило сил догнать Ванессу и она назвала бы меня идиоткой за такие мысли.

Я снова смотрю в телефон, но он работает не лучше, чем тридцать секунд назад, так что я убираю его обратно в задний карман, жую миндаль с изюмом в йогурте, который растаял и оказался совсем не таким вкусным, как я думала. Выплюнув одну штучку, думаю о Никки. Интересно, как он там, с Шоном? Надеюсь, у Шона остается время на воспитание племянника; хотя, при всех недостатках Шона, его привязанность к племяннику не вызывает сомнений. Тут я понимаю, что никогда всерьез не задумывалась о недостатках Шона. Что до недавнего времени – пока он не обзавелся дурацкой кожаной курткой, не начал сверх меры лить на волосы гель и не счел нужным отправиться на поиски себя, – я никогда не видела их. Он был любящим (в последнее время на расстоянии), сексуальным (хотя с недавних пор слишком уставал для секса), умным (но его интеллектуальность граничила со снобизмом).

Я вновь беру телефон и начинаю печатать:

Недостатки Шона:

1) В спальне можно бы и побольше перца.

2) Предсказуемый (каждое воскресенье – яичница!).

3) Любит свои программы больше, чем людей.

4) Ведется на ужасную новую моду (кожаная куртка!).

Не так и много, но уже что-то. Небольшая, но все-таки трещина в Шилле. Мой муж – хороший человек, и краткий список недостатков – лучшее тому подтверждение. Многие жены укажут двадцать и больше пунктов, раздражающих их в мужьях. Но у меня набралось всего четыре. Пять, если считать гель. Шесть, если считать нелепое слово «чувак».

От сидения на камне моя спина начинает болеть, и я сползаю на землю, но лучше не становится. Стягиваю кроссовку, потом носок, рассматриваю чудовищную мозоль, занимающую всю площадь большого пальца. Символично, думаю я, понимая, что утрирую. Только что ваш палец был в полном порядке, а теперь невыносимо страдает. И все из-за маленького раздражения. Между нами с Шоном никогда не возникало раздражения. Очевидное доказательство: я даже никогда не задумывалась о его недостатках, лишь теперь, сидя посреди Рейнира, когда в двух милях от меня – лучшая подруга и экс-бойфренд, а в руках – лишь влажные салфетки и мюсли (вряд ли они помогут выжить).

Райна однажды сказала мне, что у нас с Шоном явно что-то не так, раз мы никогда не ссоримся.

– Вы чего-то избегаете, – сказала она однажды вечером в суши-баре два года назад.

– Разве что тебя с твоей критикой. Это тебе подсказал твой психолог? – спросила я, ухватив с ее тарелки ролл с тунцом и специями.

– Ну… да! Это мне подсказал мой психолог. Но тем не менее так и есть. К тому же, мне кажется, было бы неплохо и тебе записаться к нему на прием.

Наклонившись, я пытаюсь ногтем содрать волдырь. Он лишь надувается, как воздушный шарик, и начинает саднить еще сильнее, будто показывая, что злится. Прислоняюсь головой к камню – солнце нещадно обжигает щеки. Надо было взять защитный крем. Надо было надеть кроссовки получше. Надо было записаться в скауты. Надо было сказать Ванессе, что ничего хорошего не выйдет из затеи карабкаться на эту чертову гору. Надо было бороться за Шона. Или за Тео.

Последняя мысль меня пугает. Но раньше, чем я успеваю как следует ее осознать, он уже тут как тут, стоит надо мной. Сначала я вижу его тень, потом, прищурившись, его самого.

– Мальчонка сказал нам, что мы тебя найдем тут. У тебя все хорошо? – Он протягивает руку, чтобы помочь мне подняться.

– Еще бы, – отвечаю я, не отрываясь от земли. Раньше, чем увидеть Ванессу, я слышу ее голос:

– Ты что, сдаешься? Но ты даже не попыталась добраться до вершины!

– Я пыталась. Просто не добралась.

– Угу, – отвечает она.

Рука Теодора по-прежнему протянута ко мне. Он помахивает ею и ласково говорит:

– Ну, давай. Вставай.

Я тянусь за ней и чувствую, как он всем своим весом тащит меня наверх. Потом отступает в сторону и наваливается на меня, сомкнув объятия. Тео всегда умел обниматься, и сейчас это чувствовалось. Чуть помедлив, я упираюсь ладонями в его грудь, отталкивая его от себя. Интересуюсь у Ванессы:

– Вы что, убить меня решили?

– Нет, – отвечает она. – Не драматизируй. Если ты умрешь, книга получится очень короткой.

Пропущенных звонков: 17.

Голосовых сообщений: 3.