Лин Во сделал шаг назад и приложил ладонь к сердцу. Урод в недоумении остановился. Взор его стал жалок; он попытался приблизиться, но тут увидал в глазах друга свое нынешнее отражение и вскрикнул. Ужас пронзил сердце Лин Во. Еще минута — и оба они будут мертвы. Только один навсегда, а второй на время. Кто?..»

Почему Сахаров выбрал именно этот, не самый, надо сказать, лучший отрывок из романа Кукушкинса, он и сам не мог бы объяснить. Но, словно наваждение, его преследовал образ урода. Как внимательный читатель, он и в первый раз осознал значимость этого героя. Теперь, когда было время подумать и осмыслить, он уже ощущал его живым; словно он был рядом, жил где-то неподалеку и дышал тем же воздухом...

Сахаров представил себе, как будет докладывать начальнику о Светлом Лике, живо увидел изумление в его глазах, а потом и праведный гнев, и содрогнулся. Все. Пора кончать с этими бреднями.

Он закрыл книгу и сунул ее в сумку, на самое дно, под спортивную форму. Потом повернулся и стал смотреть на медленно проплывающий за окном трамвая пейзаж. Светило холодное мартовское солнце, таял снег, кругом было серо и сыро...

Ох, не доведет меня до добра мой мерзкий характер. Я совершенно не умею скрывать своих чувств. Пульс смотрел на меня с таким отвращением, даже с ненавистью, что я ясно поняла: мне посчастливилось нажить себе врага. Мы всегда не слишком-то ладили, а теперь и вовсе разрушился тот хрупкий мир, который с трудом сохраняли прежде.

Я ушла из кафе с видом победительницы, но в глубине души была собой недовольна. Какого черта я не выслушала его бред? Подумаешь, перерыв заканчивался! Я сто раз опаздывала на съемку, и ничего. Да и вообще: я могла бы перенести нашу беседу на завтра, послезавтра... Пульс же не виноват в том, что глуп. Он общался с Мишей, пусть односторонне, но общался, а для меня сейчас каждый свидетель дорог, даже такой кретин, как Пульс.

Так я ругала себя, пока шла по коридорам «Мосфильма». Потом послышался сиплый визг Вади, приглушенный стеной, и я остановилась. Мне очень не хотелось открывать дверь и входить в павильон. Мне надоело здесь работать. Мне надоела ненастоящая жизнь, самоварное золото декораций и придуманные слова, которые с усердием заучивали и с таким же усердием произносили взрослые солидные люди. Мне надоело все.

Я дала себе слово, что уволюсь в тот же день, когда дело об убийстве Миши будет закрыто, толкнула дверь и вошла внутрь.

Вадя, узрев меня в проеме, коротко и радостно вскрикнул. Тотчас посыпались указания актерам, оператору, ассистентам, осветителям... Я подняла хлопушку, валявшуюся на полу, встала у камеры. Начинался съемочный процесс.

* * *

Вечером, около десяти часов, все наконец завершилось. Боже, с какими усилиями я натянула куртку, повесила сумку на плечо и поплелась по коридору к выходу. Я устала. Работа, убийство, Денис... Все навалилось на меня разом, и теперь я чувствовала себя так, словно мне перекрыли кислород. Мне и в самом деле было трудно дышать.

Я вышла на улицу, глотнула холодного, не слишком свежего воздуха и двинулась к остановке. Больше всего на свете я хотела сейчас приехать домой, выпить горячего, очень горячего чая и лечь спать. Завтра я могу валяться в постели хоть до десяти часов. А потом... Потом поеду встре чаться со свидетелями, потом опять на работу... Когда же закончится этот круговорот? Да и закончится ли? У меня явно начиналась депрессия. Я уже не раз переживала такое состояние, а потому знала совершенно точно: надо бороться со своим настроением, иначе можно вогнать себя в такую черноту, что после будет непросто выбраться обратно, вернуться к жизни...

— Тоня!

Я вздрогнула.

— Тоня!

Обернувшись, я увидела в тусклом свете фонарей Невзорову, которая неслась ко мне со скоростью арабского скакуна, такая веселая и довольная, будто не у нее на днях убили любимого человека и будто не она отработала шесть часов почти без перерыва...

У меня не было сил на то, чтобы изобразить приветливую улыбку. Так я и стояла с перекошенным от досады лицом, пока она не добежала до меня и не остановилась, пыхтя как паровоз. Моя гримаса ее нисколько не смутила. Видно, и не к такому привыкла...

— Тоня, я хотела с тобой поговорить...

Вот так, сразу быка за рога. Молодец, Невзорова!

— Я тоже хотела с вами поговорить, — вежливо отозвалась я, — только не сегодня.

— Почему? — Она расстроилась, нахмурила брови и надула губы.

А я испугалась. Если она сейчас заплачет, я не смогу ее утешить. Нет сил. Мне придется развернуться и уйти, тем самым потеряв еще одного свидетеля. Нет уж, хватит с меня и Пульса.

— Люда, я очень устала, — сказала я как можно мягче. — Давайте перенесем нашу беседу на завтра, ладно?

Она таки заплакала. Но не так, как обычно — тоненько подвывая и кривя алые губки. Слезы просто падали из ее прекрасных глаз на меховой воротник пальто, а кукольное лицо не менялось вовсе. Даже улыбка осталась прежней. Странное зрелище, должна сказать.

— Если вы хотите сегодня... — сдалась я, — тогда...

— Сегодня! — Она быстро вытерла слезы и заулыбалась. — Пойдем ко мне. Я живу рядом, минут пятнадцать пешком.

Я кивнула, про себя подсчитывая свои финансы. Все, что у меня было с утра, я отдала Денису. Но перед съемками заняла пятнадцать рублей у нашего осветителя, из них десять потратила на кофе и эклеры для Пульса, еще два дала в долг ассистентке режиссера Гале, а ближе к вечеру ко мне подошел Вадя и передал четыре рубля от Саврасова — за книжку, которую я ему купила у алкоголика возле метро. В итоге у меня в кармане сейчас было ровно семь рублей. На такси не хватит. Наверное, придется звонить Пете и просить встретить меня у подъезда с деньгами.

От этих экономических размышлений меня оторвала все та же Невзорова. Перед огромной лужей она вдруг подхватила меня под руку, прыгнула (мне пришлось прыгать вместе с ней) и, бодро зашагав дальше, весело защебетала — этакая птичка, вырвавшаяся на волю из клетки.

— Тонечка, я живу одна. Ты могла бы остаться у меня ночевать. У меня есть бутылка домашнего вина. Я давно хотела с тобой подружиться. Вокруг одни мужчины. Фи! Ужас какой...

Я покосилась на артистку с неудовольствием. С какого перепугу она решила со мной подружиться? Не хочу. Иначе я буду вынуждена терпеть ее периодические истерики, вытирать ей слезы своим платочком, утешать и баюкать... О-о-о... Нет уж, пусть дружит с кем-нибудь другим. С той же Галей, например. Или Еленой Петровной, второй Вадиной ассистенткой. Она, правда, появляется на съемочной площадке редко, потому что болеет (говорят, у нее запои), но...

Что именно «но», я придумать не успела, поскольку Невзорова, перетащив меня через очередную лужу, зачирикала дальше:

— Не с кем поделиться своим горем. С Михаилом Николаевичем можно, конечно, но он больше меня переживает Мишину гибель. Такой чуткий, чувствительный человек... Вот что значит настоящий артист!