Минут через пятнадцать я уже лежала под теплым пуховым одеялом. Мысли мои путались, ускользали. Сон надвигался тяжелой мягкой тучей. Я подумала, что надо бы завтра с утра продолжить допрос свидетельницы и... На этом, кажется, мое пребывание в реальности завершилось. Я уснула.

* * *

На другое утро, выслушав порцию причитаний Невзоровой на две темы — тему похмелья и тему утраты любимого, — я все же растрясла ее на более полезную информацию. Она поведала мне, что Миша часто беседовал по телефону с некой Верой, причем беседы эти явно были интимного характера, так как состояли в основном из по-луфраз и полунамеков. Но, как ни странно, в самом Мишином тоне роковая женщина Невзорова не уловила истинного чувства. Это несоответствие удивило ее. Оттого, наверное, она и запомнила сей факт.

Вдвоем мы перебрали всех возможных Вер, но в конце концов остановились на одной — Вере Леонтьевой, актрисе. Она играла с Мишей в его последнем спектакле. Красивая дама, неглупая, интересная. Правда, старше Миши лет на двадцать, но настоящего мужчину не смутит разница в возрасте, если уж женщина произвела на него впечатление. В этом мы с Людой были уверены.

По моей просьбе Невзорова нашла телефон Веры и позвонила ей. Предварительно я написала на бумажке вопросы, которые она должна была задать Вере. Естественно, у Невзоровой все было не как у людей. Когда она уже начала говорить, выяснилось, что у нее слабое зрение и она ни хрена не видит в моей бумажке. Пришлось взять трубку мне.

Я извинилась, представилась и, дабы скрыть истинную цель звонка, напустила такого тумана, что Вера совершенно запуталась. Думаю, она приняла меня за свою поклонницу. Однако ломаться не стала, а любезно поболтала со мной на самые разные темы. Я слушала минут десять, досадуя на ее болтливость, пока наконец она не сообщила мне доверительно, что уже пару месяцев находится в климактерическом периоде. Потом без перехода (видимо, как-то связывая одно с другим) заявила, что не выносит мужчин, так как все они достали ее давно, еще в пору ее юности, и среди них она может выделить только пару-тройку достойных. Кого именно?

Вера назвала фамилии Миши, Михаила Николаевича, одного известного артиста и свою собственную, имея в виду отца, бывшего замминистра обороны. Таким образом, уже набралось четыре человека. Тут же Вере припомнился старый друг отца, и она не замедлила внести в свой список и его. За другом отца последовали еще несколько артистов из ее театра, один режиссер из Ленинграда, Верин сосед по даче, муж одной ее подружки, стоматолог из районной поликлиники, косметолог из салона красоты, водитель такси, с которым она часто едет домой из театра... На этом я не выдержала и перебила собеседницу. Она не рассердилась. Напротив, обнаружив вокруг себя достаточное количество приличных мужчин, даже развеселилась. В этот момент я и бухнула ей вопрос про Мишу. Довольно откровенный вопрос, должна вам признаться.

На секунду Вера опешила, но затем пришла в себя и холодным тоном сказала, что ни-ког-да между ней и Мишей ни-че-го не бы-ло. Мало того: он ни-ког-да ей не звонил. Они встречались только на репетициях и спектаклях. Он поражал ее талантом, красотой и добропорядочностью. Она страшно переживает его гибель и готова задавить убийцу собственными руками. Все. Более она ничего не может мне сообщить.

Я вежливо поблагодарила ее и положила трубку. Да, Вера явно решила, что я не ее, а Мишина поклонница. Ну и пусть. Главное, что цель моя достигнута: это была не та Вера.

Я пристально посмотрела на Невзорову. Она смутилась и забормотала что-то невнятное.

— Люда, припомни, в котором часу ты ушла домой?

— В тот вечер?

— Да.

— Гм-м-м... Вроде бы в начале первого.

— Сразу после Менро?

— Нет, после Менро ушел Штокман. А я уже после Штокмана.

— Тебя никто не провожал?

— Нет...

Она потупилась, а я подумала, что Миша все же мог бы и проводить свою девушку. Тем более в такой поздний час. И тогда, возможно, он остался бы жив.

Людмила сочла своим долгом вступиться за любимого:

— Но Миша вышел за мной в коридор и спросил, надо ли меня провожать. Я отказалась. Я тоже умею сердиться.

— Ах, Миша, Миша! — Я покачала головой.

Ну кто же спрашивает, надо ли провожать? Надо, конечно.

— Я поймала такси и очень быстро доехала. Хлопнула стаканчик и спать легла.

— И ты ему не звонила?

— В тот вечер? Нет. Я же говорю: я сердилась.

И Невзорова отпадает. Интересно, кто же звонил Мише в тот момент, когда уходил Денис? Есть вероятность, что ничего такого особенного в этом звонке не было, но мне все-таки хотелось знать — кто?

Не обращая внимания на мольбы Невзоровой, я собралась и ушла. Часы показывали уже одиннадцать, а мне еще надо было найти хоть одного свидетеля, поговорить с ним, а потом ехать на работу.

Спускаясь в лифте, я достала свою тетрадь и нашла адрес Линника. Улица Добролюбова...

* * *

Паша Линник, несмотря на невысокий рост и невзрачную с первого взгляда внешность, имел множество друзей, женщин, поклонниц. Он и мне всегда нравился. Только у меня был выбор — в кого влюбиться. Потому что вокруг меня много интересных и внешне и внутренне мужчин.

Глаза у Паши чудесные: большие, серые, с длинными темными ресницами. Улыбка добрая, мальчишеская. Волосы светлые, прямые, с косой, как у меня, челкой. Нам обоим это очень идет.

Я видела его прежде всего раз пять-шесть. Отличный парень. А песни его... Вообще я не люблю бардов. Романтика взрослых вызывает у меня странное смешанное чувство раздражения и брезгливости. Все же романтика не должна быть с бородой, да еще седой бородой. Сорокалетний романтик хорош тогда, когда он умеет трезво мыслить и много работать. А насколько я знаю, многие барды по жизни праздные люди. Конечно, не все. Никогда не обобщаю. Если даже среди преступников много приличных людей, то уж среди обычных граждан их и того больше. Так вот Паша Линник относится к той прекрасной части человечества, которая своим творчеством помогает жить. В этом трудном, непонятном и в каком-то смысле даже больном мире его песни — словно глоток свежего воздуха после смрада. Их слушаешь и открываешь в себе до того скрытые способности думать глубоко и искренно, чувствовать, переживать...

Кроме того, Паша прекрасно играет на гитаре. А музыка его запоминается легко, как должны, по идее, запоминаться шлягеры. Но у него — не шлягеры. Хотя если б его песни взял какой-нибудь эстрадный певец, он сделал бы из них шлягеры. Но я все же думаю, что не надо этого. И Паша вроде бы сам это знает. Я слышала, что ему не раз предлагали передать его песни нынешним новомодным певцам. Он отказался.

Да, все это промелькнуло у меня в голове, когда я заходила в его квартиру и снимала ботинки. Я подумала, что в некотором смысле Паша Линник очень похож на Мишу. Ум, доброта, талант — все есть. Даже личная жизнь тоже не сложилась. Мадам рассказывала мне, что у Паши была жена, которая оставила его ради другого, очень известного, хотя и совсем немолодого артиста. Я видела его по телевизору. Он — своего рода иллюстрация к тому, что я говорила выше. Этакий престарелый романтик, да еще с претензией на некую избранность: «честь, любовь, помощь бедным...» А сам, я знаю совершенно точно, грехов накопил великое множество. Ясное дело, все мы не без греха. Но ведь грехи-то бывают разные. Разве можно сравнить клептоманию с воровством? Неудачный, кажется, пример. Ну, умышленное убийство с непредумышленным? Предательство с заблуждением? Опять же многое зависит от того, умеет ли и склонен ли человек исправлять свои ошибки, не повторять их. Тот же известный артист грешил направо и налево и...