конце концов это не то горе, которое мы не смогли бы пережить. У нас будут дети, — тут он запнулся и как будто пожалел о собственных неосторожных словах, потому что его взгляд сверкнул виной, наверно на какую-то секунду или даже долю её. Я ничего толком не поняла, не успела отследить его реакцию более внимательно, настолько мимолётной она была, и поэтому не стала заострять внимание.

— Хорошо. Если ты говоришь, что не злишься из-за потери ребёнка, я тебе верю. Но тогда почему ты злишься?

— Я думал ты мне скажешь.

— Откуда я могу знать, что крутится в твоей голове, если ты вообще мне ничего не рассказываешь. После моего возвращения из больницы мы перестали разговаривать друг с другом.

— Вот именно, жена. Вместо встреч с Загородневым лучше бы почаще вспоминала о собственном муже, глядишь и проблем бы никаких не было.

— Значит Загороднев, — резюмировала я обречённо, с ноткой брезгливости даже и не смогла отменить искривившую собственное лицо гримасу. Непроизвольно получилось. — Это глупо Гера. У меня с ним ничего нет и быть не может. Я люблю тебя и всегда любила только тебя.

— А вот со словами поосторожнее, Мир-ра, — муж вдруг яростно зарычал, резко подскакивая из-за стола, за мгновение оказываясь рядом, чтобы до боли стиснуть мои плечи своими ручищами и уже на ухо прошипеть, — когда женщина любит, то не ведёт себя как привокзальная шлюха.

— Я не шлюха.

— Радует, что хоть кто-то в это верит.

Мои глаза наверно подпрыгнули до самой макушки:

— …?! То есть ты вправду считаешь меня способной на предательство?

Затянувшееся молчание кричало громче слов.

— Не знаю, Мира, уже не знаю.

Гера оставил меня в покое и сел обратно на своё прежнее место, поле чего опёрся локтями о столешницу и, переплетя пальцы в замок, подпёр ими лоб. Он спрятал лицо, но то, как поникли его плечи, и последняя фраза, произнесённая не в гневе, а неожиданно безрадостным, поникшим голосом, создавали впечатление будто мой муж потерялся и сейчас стоял где-то на распутье. Дёрнулась к нему… Нерешительно замерла… Снова дёрнулась и всё-таки приблизилась, подойдя со спины, укладывая ладони на его плечи и слегка пожимая.

— Зато я знаю, Гера! — в драматически-искренне высказанные слова я вложила всю свою поддержку, непоколебимую уверенность, твёрдое обещание быть рядом всегда, несмотря ни на что, — я тебе говорю, что не предавала тебя и не сделаю этого в будущем. Я слишком сильно тебя люблю.

На что я могла рассчитывать — неизвестно, но он стряхнул мои руки и пошёл прочь из столовой, а на выходе не оборачиваясь произнёс, растаптывая в пыль мою жалкую надежду:

— Через полчаса приходи в кабинет.

Ровно через тридцать минут, я в том же безразмерном жутком платье, больше похожем на мешок (и мне очень интересно: о чём думала моя голова в момент принятия решения о его покупке?) постучала в дверь кабинета и зашла. Гера сидел в кресле офисного типа с высоким подголовником на удалении от рабочего стола в вальяжно раскинутой позе, ощущая себя хозяином мира или скорее Миры в нашем случае. В ладони он грел бокал с коньяком, судя по витавшему в воздухе аромату.

Однако помимо алкогольного духа кабинет надёжно хранил многолетние запахи бумаги, краски принтера, всяческой офисной техники и, конечно, деревянной мебели. Помещение изобиловало деревом, природными тёмными оттенками, которые вкупе с кофейного цвета шторами на окнах давили, как и сам хозяин, мощной, удушливой энергетикой, но вместе с тем заботливо и бережливо охраняли. Массивные дубовые книжные шкафы с тёмно-коричневым лакированным покрытием, заполненные сверху донизу литературой и документами на самые различные темы, окружали комнату с трёх сторон, в том же стиле был исполнен рабочий стол на крепких устойчивых ногах. Мне не было нужды поворачивать голову, чтобы приметить у боковой стены небольшой кожаный диван в английской манере. Слишком много будоражащих воспоминаний осталось навсегда закрытыми в этой комнате. Гера любил свой кабинет больше остальных помещений в особняке, и в прежние времена я была уверена, что не меньше он любил те мгновения, когда я бывала здесь.

— Подойди.

Я закрыла за собой дверь и прошла к столу: — Что ты хотел…

— Подойди ко мне, Мира, — требовательный, властный голос грубо меня перебил.

Сжала недовольно губы на избранную им манеру вести разговор, но обошла стол и вплотную приблизилась к его согнутым коленям. После чего он одной рукой расстегнул ремень на брюках, вжикнул молнией, затем достал вздыбленный член из трусов, при этом не моргая и не отводя прожигающих глаз от моего лица. Я же от неверия в реальность происходящего онемела. Мой взгляд заметался между мрачнеющим синим взглядом и пахом с расстёгнутой ширинкой. Что вообще творилось в нашем доме? Кто такой человек, который называл себя моим мужем? Я его не знала. Мой Гера никогда не вёл себя подобным хамским образом.

— Это шутка такая? — если было бы возможным, то я бы расхохоталась, расплакалась и испугалась одновременно. Большей растерянности трудно вообразить.

— Уверен, ты знаешь, что нужно делать, Мир-ра, — он будто нарочно растягивал моё имя, специально дразня и упиваясь моим очевидным замешательством. Стакан с коньяком по-прежнему оставался у него во второй руке.

— Ты настаиваешь? — Я словно в зазеркалье, в котором живущий со мной под одной крышей мужчина выглядел как Гера, произносил слова тем же голосом, использовал те же повадки и мимику, но при этом он даже близко не являлся Герой.

— Зачем? Я твой муж, и я хочу секса со своей женой. Другое отверстие у тебя наверняка болезненно после вчерашнего. В то время как твой ротик идеально работоспособен. Поэтому решение очевидно. Но если ты настаиваешь, — он выстрелил в меня моей же фразой, — можешь снять трусики и сесть сверху любой дырочкой, я не против.

— Нет! — ответ сорвался с моих губ незамедлительно. Только представив продолжение вчерашнего, меня основательно встряхнуло. Лучше уж сделать так, как предлагает издевающийся надо мной супруг, чем тревожить раздражённую промежность. Крови за весь день не появилось, но дискомфорт постоянно напоминал о случившемся.

— Я жду, Мира, — глумливый оклик выдернул меня из размышлений. Я же, взглянув в его насмехающиеся глаза полные льда, поняла, что помилования не дождусь. Я не собиралась спорить, доказывать, объяснять. Он захотел видеть меня на коленях — я дам ему это. В конце концов минет — самая меньшая плата из возможных за возврат утерянного семейного мира, а до вчерашнего события я не считала его платой вовсе.

Более не мешкая я