любимые мною джинсы были отложены в сторону, а… спортивный костюм. Ткань мягкая и не так сильно раздражала кожу. Но к моему вящему облегчению Гера успел уехать на работу, а Мария Мстиславовна колдовала на кухне, помешивая нечто в большой кастрюле на плите.

— Доброе утро, Мирушка.

— Доброе, тёть Маш.

— Герушка уехал с утра пораньше. Он сегодня встал ни свет ни заря, даже раньше меня, хотя я обычно поднимаюсь раньше всех.

«Ещё бы он не выспался, если проспал двенадцать часов кряду, а я и того дольше», — поддела нас обоих про себя, но тему развивать не стала.

Напившись кофе с бутербродами я помогла тётушке по хозяйству, после чего прихватив из библиотеки книгу обустроилась в спальне и не выходила до самого вечера. Марина звонила, но настроение для ведения дружеских бесед отсутствовало совершенно. Скинула ей короткое сообщение, что если не вопрос жизни и смерти, то лучше его отложить до завтра, а лучше до послезавтра. Она ничего не ответила, из чего я сделала вывод, что новости были не из разряда катастрофических.

Последнее время Гера регулярно задерживался, и я надеялась, что сегодня вечером он поступит также. Но, по «закону подлости», он приехал вовремя. Я услышала доносящийся с улицы шум, но не предприняла попытки встать и спуститься, чтобы обнять вернувшегося домой супруга, как сделала бы до вчерашних событий. Более того я впервые в связи с его возвращением испытала не радость, а досаду… И, честно говоря, огорчилась данному обстоятельству. Получалось, как у В. Высоцкого: «Тут за день так накувыркаешься… Придёшь домой — там ты сидишь». Не такой я представляла семейную жизнь, когда выходила замуж.

Через несколько минут дверь спальни отворилась, и я снова имела «счастье» лицезреть взбешённого мужа. Закатила глаза к потолку, безмолвно вопрошая у него «что на этот раз?» Но, признаться, ответ меня не интересовал. Надоело.

— Почему не встречаешь?

— Последний месяц ты был не рад, когда встречала.

— Вообще-то я возвращаюсь не с курорта, Мира, — мужской строгий голос предупреждал не вступать в перепалку, а напротив требовал прогнуться и подчиниться, виляя хвостиком аки преданная зверушка. Может быть вчера — да, но сегодня…

— А я устала предугадывать твоё меняющееся настроение.

Он бросил снятый пиджак небрежным движением на соседнее с моим кресло и подошёл вплотную ко мне:

— И чем же ты занималась, что так устала, дорогая жена? — Гера принял нарочито небрежную позу, спрятав руки в карманы брюк, но меня не отпускало ощущение, что надо мной нависала несокрушимая скала без единого уступа, за который можно было бы ухватиться, чтобы не рухнуть с неё вниз: — Может вагоны разгружала? — раздалось от него язвительно сверх меры.

— Нет, сокрушалась потере любимого человека.

Он тут же напрягся как хищник перед прыжком, подобрался, глаза засверкали ярче потревоженным в своей злости синим огнём:

— С этого места поподробнее.

— Как пожелаешь. Выходила я замуж за любящего, нежного и заботливого мужчину, но по неизвестным причинам он исчез, оставив вместо себя злобного, жестокого тирана.

Муж опёрся ладонями на подлокотники кресла и наклонился вплотную, мы почти соприкасались носами. Бравада, которой я только что с успехом пользовалась, испарилась за мгновение. Тяжёлая мужская аура выдавила из меня последние крохи храбрости, а синий взгляд подёрнулся задумчивостью:

— Хм…, я всегда считал, что ты умная женщина, Мира.

Теперь я окунулась в молчаливое недоумение.

— Но вчерашнее, смотрю, ничему тебя не научило.

А вот это удар ниже пояса, запрещённый:

— Ты мне угрожаешь? — пока я даже больше удивлена, чем испугана.

— Зачем сотрясать воздух попусту? Я тебя вчера предупредил что будет, если ты ослушаешься хоть единожды. Если ты меня любишь, как часто повторяешь, то прислушаешься к словам своего любимого мужа. Ну, а если нет, что ж… Значит и не любила никогда.

— Гера, о чём ты говоришь? Я абсолютно перестала тебя понимать. У меня нет никого и никогда не было кроме тебя.

Своими словами я хотела успокоить, но к моему изумлению, которое я даже не пыталась скрыть (какое там, я уже не первый день, как река, вышедшая из берегов, буквально тонула в собственных водах удивления и растерянности да в предрассветном плотном тумане, сотканном сплошь из волнений и тайн), вышло только хуже. Муж резко выпрямился и, развернувшись, устремился к выходу из спальни, на ходу бросая хлёсткий приказ:

— Переодевайся в платье и спускайся к ужину.

— Я не голодна, — мой голос, к моему же огорчению, выдавал то внутреннее смятение, в котором я пребывала.

— Мне плевать. Если не спустишься через десять минут, спущу тебя сам, лишь бы жалеть после не пришлось.

Дверь хлопнула, а я накрыла голову ладонями в необъяснимом отчаянии. Раскрытая книга на моих коленях от неловкого движения перевернулась. Мне пришлось отложить томик на журнальный стол, причём я нисколько не переживала об отсутствии закладки и потере нужной страницы. Где взять силы чтобы противостоять? Подчиняться грубости и признавать мужскую власть над собой я не смогу. Но и просто уйти, оставив позади счастливые годы семейной жизни, тоже не про меня. Пока Гера не перешёл черту, я найду в себе силы побороться.

Но где проложена та черта?

Вчера вечером я была уверена, что рубеж преодолён. Но за ночь и сегодняшний день успокоилась. Всё же последнее происшествие скорее из разряда унизительных, чем жестоких. Моё тело абсолютно здорово, а психика… У меня не было чёткого понимания кто из нас двоих прав, кто виноват. Я могла понять его ревность и желание утвердить свои мужские права. А что касалось воспитания жены ремнём… Тут, конечно, загвоздка. Это не то, что я позволю мужчине в отношение себя, но речь ведь шла о человеке, которого я искренне, всем сердцем любила и которому клялась быть рядом несмотря ни на что. Что я за жена, если сдамся, даже не попытавшись сохранить семью? Мы женщины, гораздо тоньше мужчин способны чувствовать семейные нити. Если Гера всегда беспокоился о том, чтобы я вкусно и сытно ела, было тепло одета и обута, то я в первую очередь отслеживала его душевное состояние. Не знаю у всех так происходило или только в нашей семье. Мне почему-то виделось, что мужчины более материальны нас женщин. Поэтому и за крепость семьи приходилось сражаться нам. Ибо тонкие, сверхчувствительные миры эфира и эмоций мы приспособлены считывать подсознательно, врождённым рефлексом или чутьём, или накопленным опытом предыдущих поколений. Где же пройдёт та грань, после которой не останется пути назад? Неизвестно. Вчера я думала, что почти вплотную подошла к ней. Сегодня оказалась отброшенной далеко назад.