– Три года.

– А муж знал.

– Да, я имела глупость ему рассказать. Не верила еще, что и это пройдет, как проходит всё в жизни.

– И как он это воспринял?

– Достойно. В какой-то момент ему в Вашингтон позвонила жена того человека с криками: «Нам надо что-то делать, разваливаются две семьи, вы должны образумить свою жену, бла-бла-бла…», а он сказал: «Ваши комментарии по поводу моей жены меня не интересуют. Всё, что нам надо обсуждать и решать, мы обсудим без вас. Прошу больше не звонить».

– Он, правда, тебя очень любит.

– Я не уверена, что мы дальше должны обсуждать эту тему.

– В чем дело? Мы просто разговариваем. У тебя совсем другой мир, чем у меня. Мне просто интересно. Это какая-то другая культура. А обо мне твой муж знает?

– Нет.

– А сын?

– Да.

– Ну, по сути, это одно и то же. Сын, я так понимаю, порадовался, что мать счастлива. Значит, он понимает, что отцу от этого никакого убытка.

– Что-то в этом роде.

– У меня совсем другая ситуация. Моя лондонская жизнь от жены полностью засекречена. Если она что-то узнает, это ее разрушит.

– Медвежонок, пока мы обсуждали мою семейную жизнь, я еще терпела. Но твою обсуждать точно не хочу.

– Не будем, не будем. Хотя я не понимаю почему.

«Потому что это будет разрушать то, что сейчас есть у нас», – подумала, но не сказала Анна. После паузы Джон предложил:

– Давай проведем следующую субботу вместе. У нас будет в пятницу рождественский корпоратив. Я постараюсь как-то объяснить в Эдинбурге, что его решили сделать не в пятницу, а в субботу. А гулять у нас умеют. Поэтому я в пятницу буду очень поздно. Понимаю, что это грубо прийти к тебе около полуночи. Но я так хочу. Суббота, утро, мы валяемся, читаем газеты. Завтрак в постель. Сходим на какую-нибудь выставку или что-то в этом роде. Ты не хочешь?

– Конечно, хочу. Будем считать это нашим с тобой Рождеством.

– Какая ты прелесть, что так это воспринимаешь. Я очень хотел и немного боялся тебе это предложить. Я же сказал, что когда ты не рядом, мне тоскливо.

Две недели до «рождественской субботы» Анна летала как на крыльях. Они были пара. Она вспоминала забытое чувство женщины, которая после работы бежит домой, заскакивает в магазин (ну, пусть не в супермаркет за фасолью и курицей, а в Selfridges за артишоками и каре ягненка, но все равно, почти взаправду, разве нет?), готовит и ждет своего мужчину, но без той тревожной боли, с которой она, приготовив обед, сидела на подоконнике, ожидая, что сегодня произойдет, – подъедет долгожданная «ауди» Виктора или раздастся его телефонный звонок с объяснениями, почему он свинтил. Или, измучившись ожиданием, она наберет его номер, наткнется на выключенный телефон и, не поев, будет бороться всю ночь с болью и слезами.

«Рождественская суббота» подошла к концу, а это означало настоящую разлуку, до середины января. Джону надо было отправляться на Рождество к родителям в Ньюкасл, а ей – вечером лететь в Штаты. Их последняя ночь перед Рождеством была чудесна, как всегда, но маленький червячок грусти уже делал свою работу.

Утром, уходя, Джон сказал:

– Я не могу от тебя оторваться. Я сейчас на работу должен заскочить, но, может, ты сможешь подъехать ближе к часу в район Кингс-Кросс вокзала? Давай встретимся у билетной кассы, а потом пойдем в какое-нибудь милое место.

Он ушел, а Анна вдруг почувствовала, что на нее наваливается болезнь. Нет, не эмоциональная – реальный грипп, вирус, наверное. С каждым получасом озноб и тяжесть в теле становились все сильнее, у нее не было сил даже собираться, хотя паковать за нее чемоданы и лыжные причиндалы для Америки попросить некого. Она прилегла, чувствуя, что голова проваливается куда-то под собственной тяжестью, и уж что-что, а выходить на улицу ей точно нельзя. В час она поднялась, натянула кашемировую водолазку и свитер, надела дубленку с капюшоном и шарф, взяла такси и поехала на вокзал.

Район Кингс-Кросс – не подходящее место для больной влюбленной девушки. Невозможно представить себе, что это тот же город, где есть Мейфэйр, Белгравия и Ковент-Гарден. Здесь были другие дома, другие люди, с серыми лицами, со знакомым совковым их выражением, озабоченным и озлобленным. Посреди этой грязной вокзальной толпы она увидела Джона, и ее сердце сжалось от нежности…

Конечно, «милое место» в этом районе существовало только в воображении Джона. Они прошли несколько кварталов, пока Анна, которую уже лихорадило, не предложила сесть в первой же забегаловке, чтобы, по крайней мере, не опоздать на поезд.

– Не могу представить себе, что кормлю тебя в затрапезном пабе.

– Ничего страшного, возьми мне супа горячего и стакан красного вина.

– Ты не заболела?

– Да, как-то нездоровится. Ничего страшного.

Еда была ужасна, как и всё остальное. Джон всё повторял, что нельзя было приводить «принцессу» в этот гадюшник, они шутили, старались не очень-то расстраиваться по поводу прощания, но получалось неважно.

– Я не в состоянии уехать от тебя, – сказал Джон. – Ты проводишь меня до самого вокзала?

Когда они дошли до огромного оранжевого табло с расписанием, он прижал ее к себе и долго молча держал, не отпуская, не целуя.

– Джон, ты читал «Прощай, оружие»?

– Читал.

– Я чувствую себя сейчас как Кэтрин, когда она проводила его на миланский вокзал.

– Но я же не на войну уезжаю. Ты только дождись меня. Не хочу пускаться в сентиментальности, но правда, еще несколько месяцев назад я бы не поверил, что со мной может случиться такое. Мне страшно отпускать тебя даже на месяц. Я буду скучать по тебе.

– Я тоже. Но ведь январь, в сущности, не за горами.

Анна вышла из здания вокзала и отправилась искать такси, стараясь не оглядываться, чтобы не побежать назад еще для одного прощального объятия. Ее сердце разрывалось. Всего три недели назад был Паддингтон. Как ей тогда легко было уходить! Она влюблена, ясное дело. Но неужели становится от него зависимой?

Анна вернулась домой, как робот, уже в горячечном полубреду, кое-как собрала чемоданы, вызвала такси, доехала до Хитроу, села в самолет, разобрала постель в салоне первого класса, выпила чаю с аспирином и провалилась в небытие…

Через семь часов в аэропорту Даллес она почувствовала, как немного отпустило. Дома, как говорится, и стены… Ее связывало с этой страной многое…

Одиннадцатого сентября 2001 года Анна должна была закрывать сделку на сто пятьдесят четыре миллиона с «Чейз Манхэттен бэнк» в их штаб-квартире в Нью-Йорке. Она вырвалась буквально на два дня из Москвы, где осталась мама, которая всё-таки приехала из Америки к дочери, и теперь уже навсегда. Мама умирала от рака.