период?» – возникла в пустой голове мысль. То, что это было очередное сотрясение моего бедного мозга путем контузии, я не сомневался. Да и до того, как я смог открыть глаза, коммуникатор мне сообщил об этом. Он уже настоятельно рекомендовал мне госпитализацию с глубоким исследованием того, что у меня осталось от мозга. Я постарался открыть глаза и тут же закрыл их снова, яркий свет ударил мне в глаза, и пришлось зажмуриться. Я решил не торопиться и продиагностировать свой организм естественными способами. Ну, первое – у меня ничего не болело, это уже хорошо, или плохо? Ну, то есть то, что не болело, оно, конечно, хорошо, но это означает, что с момента потери мной сознания прошло достаточно много времени и сканер успел сгенерить обезболивающие компоненты. Второе – руки и ноги я вроде чувствую и могу шевелить, значит, существенных потерь в организме у меня нет. В-третьих, я чувствую холод, особенно холод чувствуют моя задница и спина. При этом сверху мне более-менее тепло. Странно, где я? Все-таки нужно открывать глаза, сначала один потихоньку, потом второй. Итак, я в больнице!

Я лежал в больнице, в этом не было сомнений, свет, который меня слепил, шел из окна, рядом с которым я и лежал. В палате, кроме меня, был еще один человек по другую сторону от окна. Он не спал, он читал книгу, лежа на одной руке. Я прокашлялся, он взглянул на меня и вдруг сказал на немецком языке.

– О, Йежи, ты очнулся? Меня зовут Ганс. Я пойду позову доктора. Он мне строго велел звать его, когда ты очнешься.

Йежи? Что-то знакомое пробивалось через оцепенелый мозг. А, точно, это же имя в документах, которые были у меня в кармане немецкой формы. Я вспомнил последние мгновения с Петром, и сердце защемило. Мне было невыносимо жаль этого пацана. Он ведь даже моложе меня был. И так глупо умереть… Я корил себя за то, что не греб веслами, и нас все-таки смогли запеленговать. Хоть что-то мне подсказывало, что мы просто затянули со временем, и нужно было сеанс прерывать в положенные 10 минут.

Мои мысли прервал Ганс, который пришел вместе с доктором.

Доктор – классический доктор из классической клиники. В белом халате, в белом колпаке и в очках-базиках. Усталые глаза и усталый вид говорили о большой работе, проделанной им. Он сел на мою кровать и спросил:

– Как тебя зовут?

– Йежи.

– А фамилию помнишь?

– Ковальски вроде.

– Что с тобой произошло?

– Не помню, все как в тумане.

– А откуда ты?

– Краков вроде.

– А где ты сейчас?

– Больница?

– Да, больница. Ты женат, у тебя есть дети?

– Я не помню.

– А на войну как попал, помнишь?

– Нет.

– А сколько тебе лет?

– 27 вроде.

– А звание как получал, помнишь?

– Нет.

Я был в немецком госпитале, попав сюда с тяжелой контузией с документами пропавшего без вести офицера. Единственное, что мне оставалось, чтобы выбраться отсюда, – это разыграть частичную потерю памяти. К тому же доктор меня к этому сам и подвел.

– Итак, молодой человек, у вас контузия, вы удивительно быстро восстанавливаетесь, при условии того, что вы практически четверо суток провели в коме. Давайте проверим сейчас моторику. Кончиками пальцев поочередно коснитесь кончика носа.

Я проделал манипуляции, которые попросил меня доктор. С удивлением обнаружив, что не каждый раз попадаю по кончику.

– Таак, хорошо, теперь вот следите за моим пальцем. Не вращаем головой, а смотрим только глазами.

Доктор поочередно провел пальцем из левого угла в правый угол. Потом вверх и вниз. Следить за пальцем было сложно, глаза как бы прыгали, и изображение двоилось.

– Ну что же, придется вам тут полежать. Если вы не хотите головных болей до конца дней своих, вы должны как можно больше лежать без движения. У вас сильнейшее сотрясение мозга, к сожалению, особенно ничем я вам тут помочь не могу, весь расчет только на то, что ваш организм сам реабилитируется. Вы курите?

– Нет.

– Прекрасно, значит, бегать каждые 20 минут вы и не будете. К вам хочет прийти офицер контрразведки, у него к вам вопросы, но пару дней я ему еще солгу, что вы без сознания, но потом вам придется ответить на его вопросы.

– Да хорошо, знать бы, чего отвечать, я действительно ничего не помню.

– Ну вот так и ответите ему.

Доктор явно был на моей стороне, и не очень, видимо, долюбливал немцев, хотя лучше, конечно, на это не рассчитывать. Несмотря на то что доктор явно был евреем и по идейным соображениям теперь не должен был немцев, каким-то образом он ведь был тут жив, и мало того еще и лечил самих немцев.

– В общем, вы пока тут с Гансом лежите, вам повезло, вас тут всего двое господ офицеров и вам выделена шикарная отдельная палата. Кстати, вы хотите есть?

– Да, по-моему, очень сильно хочу.

– Хорошо. Сейчас придет сестра, помоет вас, постелет вам простынь, а потом принесет обед.

Доктор встал, что-то записал на щите, который висел в ногах моей кровати, и вышел из палаты.

Ганс обратился ко мне с вопросом:

– Он ведь еврей, да? Как ты думаешь?

– Я не знаю, с чего ты так решил?

– Ну по всем основным параметрам, которые нам давали в учебных материалах по определению евреев, он проходит. Все-таки не все евреи плохие, да?

Боже, вот только не нужно втягивать меня в эти вопросы, как я не хочу на них отвечать, это же просто невыносимо. Но, видимо, мне сильно «повезло» с соседом, и не отвечать на его вопросы было нельзя. К тому же он ведь тоже мог быть тут не просто так.

– Мне сложно судить, плохие евреи или хорошие. До войны я ни разу не задумывался над тем, что они плохие или хорошие. У нас в Польше много евреев, так-то я не помню особенно, почему они стали плохими, – я решил играть не очень здорового человека, коим я сейчас и являлся.

– Да у меня вот тоже на ферме ветеринаром еврей был. Максимом звали, хороший был ветеринар, очень любил свиней, и свиньи его любили. Хотя по их религии свиней им и нельзя вроде как. Но это совершенно не мешало ему определять, беременная свинья или нет, просто глядя ей в глаза. Хороший был ветеринар. Надеюсь, ничего с ним не сделали. Когда я уходил на войну, он сильно переживал за свою семью, все спрашивал меня: «Ганс, может, мне покинуть германию?». А я ему: «Зачем, Максим, кто