— Я кое-что видел в театре, когда искал одного из свидетелей, — внезапно сказал Антон. — Рассказать?

— Разумеется, — ответил Опалин.

— Я находился на четвертом этаже, а внизу на лестничной площадке стояли Вольский и Бельгард. Разговор шел совершенно обычный, ну, судя по интонации. Я особо не прислушивался, до меня доносились только отдельные слова, — пояснил Антон. — Они что-то обсуждали, шутили и даже смеялись. И тут я вижу, как Вольский ни с того ни с сего хватает старика за грудки и говорит: «А может, выкинуть вас сейчас в окно?» И лицо у него, знаете, стало такое… бешеное. Но тут он увидел, что я смотрю на них, разжал руки и отпустил старика.

— А Бельгард испугался? — спросил Опалин.

— Ну, испугался не испугался, но опешил точно. Я вот что думаю: может, Виноградов пошел к Вольскому извиняться, а тот вспылил, ну и… того? Удавил его? Честное слово, мне кажется, что он на такое способен.

Опалин задумался.

— Там была еще травма головы, — сказал он наконец. — Виноградова сначала ударили сзади, а потом задушили. Это преднамеренное убийство, а не убийство в состоянии аффекта.

— Уверен? — подал голос Петрович. — Ты труп видел какие-то секунды и рассматривал его ночью, при огне от спички. Кстати, ты знаешь, что наш балетный принц в прошлом уже стал причиной смерти человека?

— Он кого-то убил? — живо заинтересовался Опалин.

— Ну, убил не убил… как посмотреть. Влюбилась в него девушка из кордебалета, красавица, умница, думала, что у них все серьезно. А он попользовался ей и бросил. Ну, она и наложила на себя руки. Как по-твоему, это тянет на убийство или нет? С юридической точки зрения — нет, само собой. Ну а если подумать хорошенько?

— Это точно, что она покончила с собой? В смысле, никакие другие варианты не рассматривались?

— Я так понял, что нет, но можем поискать в архивах. Кто вел следствие, и вообще…

— Вот ты этим и займешься, — объявил Опалин. — Если возникнет хоть малейшее подозрение, что он ее убил, немедленно доложи мне. Кстати, что насчет его алиби? Где он был вечером 16-го?

— Говорят, уехал домой вскоре после окончания репетиции.

— На чем уехал?

— На эмке. У него машина, — пояснил Петрович.

Тут, наверное, стоит пояснить, что собственный автомобиль был тогда такой же редкостью, как сейчас миллиард рублей на счету в банке.

— И? — безразлично уронил Опалин. — Куда он поехал-то? Что шофер говорит?

— Нет у него шофера. Он сам водит. Живет на Остоженке. Домработница его заявила, что он весь вечер провел дома. А сынишка дворника говорит, что он домой завернул на несколько минут, а потом опять уехал. Я, говорит, его машину завсегда узнаю. Он на дачу часто ездит.

— На дачу? В октябре?

— Угу. Да у него там не дача, а хоромы целые. Это мне уже дворник сказал.

— Где дача-то?

— Недалеко от станции Лобня. Полчаса от Москвы.

Три пары глаз уставились на Опалина, ожидая, что он скажет. Вольский с собственной машиной, на которой запросто мог вывезти труп, Вольский — единственный, кто имел серьезный конфликт с убитым, и вдобавок человек с явно нестабильной психикой, из просто неприятной личности вполне логично превращался в подозреваемого номер один. А раз так…

— Запросите местную милицию, не находили ли в окрестностях неопознанные трупы, подходящие под описание Виноградова, — сказал Опалин.

— Вольский мог отвезти труп куда угодно, — напомнил Петрович.

— Да, но прежде всего стоит проверить окрестности Лобни. И…

Спички, думал он. Почему спички, зачем спички? И тут он вспомнил Вольского с его летящим шагом, с его порывистостью. С его бешеными выходками, которые ему сходили с рук, потому что ему все прощали — за талант, или, как сказал старый Яков Матвеевич, за гений.

Мог ли он не забыть подобрать спички? Там, в темном проезде? И что-то говорило Опалину — нет, не мог. Тот, кто подобрал спички, должен был иметь совершенно иной склад ума. Методичный. Трезвый. Не забывающий ни одной детали…

— И девушку погубил, — зачем-то встрял Казачинский. — А девушка, судя по словам тех, кто ее знал, чистый клад была. Не, я все понимаю: не был бы он в Большом театре важной фигурой, мы бы его приперли к стенке в два счета…

Клад.

Что там рассказывал отец Виноградова? Рыли метро, нашли клад…

— Ах ты!.. — вырвалось у Опалина. И, не сдержавшись, он выругался.

— Что с тобой? — с удивлением спросил Петрович. Он знал, что Иван прибегал к ругательствам редко — и то только тогда, когда не мог сдержаться.

— Да инженер этот, Демьянов, — возбужденно заговорил Опалин. — Который убил свою жену. Вы еще никак концов не могли найти, за что… — Он хлопнул ладонью по столу. — Личных конфликтов не было, третьи лица не замешаны, не застрахована, не выигрывала по займу… Ну конечно же! Клад! Ему квартиру дали, в старом доме, он упоминал, что они хотели сделать ремонт… А потом жена исчезла! Но до того, как исчезнуть, стала вдруг ходить в дорогие магазины и присматривать себе шубу… Клад они нашли! Вот в чем дело! Вот за что он ее убил…

Опалин вскочил с места. Глаза его горели, он весь преобразился. Антон смотрел на него разинув рот.

— Наконец-то я прищучу этого гаденыша и узнаю, куда он дел труп… — объявил Опалин. — Вы не понимаете, он на меня смотрел так, как будто уже надо мной победу одержал, ясно? И поэтому я сразу понял, что он виновен…

— Ну… может быть, и клад… — пробормотал Петрович. Он уже не знал, чему верить. — А с театром-то мы что будем делать?

— Я же сказал. Материалы мне найди по той балерине, которая с собой покончила. Труп искать надо… на даче Вольского побывать… Ладно. Для начала разберемся с инженером!

Пока Опалин на Петровке обсуждал с операми план дальнейших действий, секретарша директора Дарского отчаянно пыталась не пустить в кабинет начальника пышнотелую гражданку, которая жила в Щепкинском проезде и являлась законной супругой композитора Чирикова. Но секретарша с позором проиграла битву — посетительница просто оттеснила ее мощной тушей и прорвалась в кабинет.

— Вынужден вас огорчить, Антонина Федоровна, но я уже ухожу, — сказал директор сухо. Он не любил ни композитора, ни его энергичную напористую жену, которая вопреки всем объективным свидетельствам утверждала, что ее муж — выдающийся талант, которого враги не подпускают к корыту… пардон, к созданию передовой советской музыки.

— Мое дело много времени не займет, — объявила Чирикова, вскинув голову. — У вас в плане на следующий год стоит балет из жизни колхозников. Я хочу, чтобы вы поручили Василию Аркадьевичу написать к нему музыку.

— Вы считаете? — с непередаваемой интонацией промолвил Дарский, потирая мясистую мочку уха. — А что насчет либретто?