— Думаю, лучше всего будет, если либретто напишу я.

— Вы думаете? — все с той же интонацией спросил директор и в высшей степени загадочно улыбнулся. — Голубушка, вы ведь никогда не сочиняли либретто и понятия не имеете, что это такое.

— Полно вам, Генрих Яковлевич, — усмехнулась гостья. — Как будто вы не знаете, что в балете либретто — чистая условность. Я уж не говорю о том, что с точки зрения здравого смысла большинство либретто и вовсе полная чепуха…

— Что ж, возможно, какое-нибудь «Лебединое озеро» и в самом деле чепуха, — уже не скрывая иронии, проговорил Дарский, — но, простите, либретто из жизни колхозников чепухой быть не может. Вообще сочинение такого либретто — в современном балете задача первоочередной важности. — Судя по оборотам последней фразы, он процитировал собственное интервью какой-нибудь официальной газете вроде «Правды». — Я понимаю ваше желание нам помочь, но дело в том, что наши штатные либреттисты…

— Вы мне отказываете? — спросила гостья, воинственно выпятив все свои три подбородка.

— Простите, Антонина Федоровна, но вы никогда не писали на колхозную тему. Как и ваш многоуважаемый муж.

— Можно подумать, Митя Шостакович много писал на колхозную тему! — злобно выпалила гостья. — Однако ж это не помешало заказать ему балет. И то, что либретто было полной халтурой, никого не остановило.

— Антонина Федоровна…

— Да, да, халтурой! — возвысила голос Чирикова. — И музыка оказалась ему под стать… А потом вы все ходили и разводили руками: ах, за что вас в «Правде» так жестоко обругали! И поделом обругали! Прав был автор статьи, «Светлый ручей» — жуткая дрянь…

— Даже если так, — Дарский начал злиться, — это вовсе не значит, что ваш многоуважаемый муж, который за последние двадцать лет ровным счетом ничего не написал, может придумать что-то лучше…

— Он не написал, потому что его задвигают, — горячо заговорила гостья, — всякие карьеристы и халтурщики, которых вы у себя пригрели! Но если вы закажете ему балет…

— Я думаю, продолжать этот разговор не имеет смысла. — Генрих Яковлевич выразительно посмотрел на позолоченные ампирные часы и встал.

— Еще как имеет! — возразила Чирикова. — И если вы здесь же и сейчас не пообещаете, что закажете моему мужу балет, я пойду в наркомвнудел[15]. Я ни перед чем не остановлюсь!

Следует отдать Генриху Яковлевичу должное: он почти не переменился в лице, заслышав эту угрозу.

— Вынужден вас разочаровать, — усмехнулся директор, — но наркомвнудел балетами не занимается.

— А я вовсе не о балете буду говорить, — вкрадчиво зашептала гостья. — Представьте себе, несколько дней назад у меня кончилось снотворное, которое помогало мне спать всю ночь и не слышать, как внизу грузчики с матюгами таскают декорации. И я не смогла заснуть. В конце концов я перебралась в кресло у окна и сидела там, не зажигая лампу. Что толку идти в постель, думала я, все равно грузчики появятся ночью, будут шуметь, и, пока они не уедут, сна мне не видать. И вот смотрю я в окно и вижу, как в темном переулке внезапно открывается дверь, за которой горит свет. А потом я увидела, как некий человек выволок за ноги бездыханное тело. Сказать вам, что это был за человек?

— К чему вы ведете?

Генрих Яковлевич пытался держать удар, но голос подвел его, прозвучав слишком тонко. Директор не сводил с гостьи мученических глаз, и все морщины на его лице словно сделались глубже.

— Это только присказка, самое интересное впереди! — победно объявила Чирикова. — По Петровке ехала машина, светя фарами, а по тротуару шла парочка. Человек, который вышел из театра, заметался, юркнул обратно в дверь, запер ее изнутри и потушил свет. Теперь я не видела тело, которое осталось лежать у стены. Парочка свернула в переулок, стала там целоваться, потом девушка, кажется, споткнулась о тело, а ее спутник стал зажигать спички, чтобы понять, в чем дело. Мне было любопытно, чем все кончится, — добавила гостья, — поэтому я просто сидела и ждала. У девушки началась истерика, и мужчина увел ее с собой, но через несколько минут они вернулись с милиционером, который стоит на площади возле метро. Однако тела они не нашли, потому что в их отсутствие кое-кто вышел из театра и затащил труп обратно. А вы, Генрих Яковлевич, стояли за дверью и отдавали тащившему указания. И я прекрасно вас узнала, товарищ Дарский. Вы еще указали на догоревшие спички, которые остались на земле, и сказали, что их надо убрать.

Директор тяжело опустился в кресло.

— Это еще не все, — добила его гостья. — Вашему сообщнику удалось отделаться от свидетелей, потом в час с чем-то приехали грузчики и стали носить декорации, в три они уехали, а потом ваша машина подъехала к служебному входу, и, что самое интересное, за рулем сидели вы, а не ваш шофер! Был уже четвертый час утра, все спали, но я не спала и видела, как два человека вынесли труп из театра и затолкали в багажник, а вы стояли на стреме и озирались, как преступник. Должна признаться, у вас был в это мгновение чрезвычайно комический вид.

— Чего вы хотите? — хрипло спросил Дарский.

— Я уже сказала вам, чего я хочу. Чтобы Василий Аркадьевич писал балет, а я ему помогала. И вот еще что, — добавила Чирикова. — Все, что я видела, я записала и отправила на хранение надежным людям. Понятия не имею, за что вы убили несчастного мальчишку, но учтите: со мной этот номер у вас не пройдет. Вам ясно?

— Куда уж яснее, — пробормотал директор, утирая пот. Антонина Федоровна внимательно поглядела на него и приосанилась.

— Так я могу сказать мужу, что вы собираетесь заказать ему балет?

У Дарского уже не оставалось сил, чтобы говорить. Он чувствовал, что попал в капкан, из которого ему не выбраться, и потому только вяло кивнул.

— Вы можете на меня положиться, Генрих Яковлевич, — серьезно проговорила Чирикова. — Я никому ничего не скажу — если только вы меня не заставите. Вы поняли меня?

Он снова кивнул, чувствуя только одно желание: чтобы она немедленно убралась отсюда, чтобы поскорее закончились эти самые мучительные минуты в его жизни. Но Антонина Федоровна вовсе не собиралась уходить. Взгромоздив свои обширные телеса на один из стульев с бархатной обивкой, она со знанием дела принялась обсуждать денежные условия создания будущего балета.

Под ногами шуршит опавшая листва, с черных ветвей деревьев сыплется какая-то дрянь, то и дело где-то в лесу тревожно перекликаются птицы. Антон насупился и подтянул повыше воротник своего пальто, перешитого из шинели.

— Ну, Никита Александрович, посмотрите хорошенько, — с безграничным терпением обращается Опалин к Демьянову. — Где вы закопали ногу?