class="a">[141]. Композиция выверена, живописная манера безупречна. Но затем приходит легкое недоумение и ощущение дискомфорта: что-то здесь не так. Ужас наступает, когда мы осознаем, что́ именно, – когда привычная нам картина тихой и умиротворенной жизни трансформируется в абсурдно-нереальную ситуацию, а мы понимаем, что потеряли ориентир во времени. И вот тут, под этим ясным голубым небом, мы ощущаем угрозу – угрозу нашей психике, прежде всего.

Потому что наша психика не способна принять дом, погруженный в ночной мрак, над которым сияющей голубизной раскинулось солнечное небо!

Дорогие мои читатели, любители загадок и тайн, вашему вниманию представляется одна из самых знаковых картин бельгийского художника Рене Магритта, ординарного человека с большим воображением и исключительным чувством юмора. Картина называется «Империя света», она существует в двух десятках авторских вариантов, ни один из которых не повторяет другой, и прекрасно иллюстрирует стиль, в котором работал Магритт, – мистический реализм.

Каждая картина Магритта – это ребус и парадокс. Каждая выполнена в безупречной художественной манере. Живопись его настолько совершенна, что даже в виде иллюстраций не теряет своего воздействия на зрителя. Последнее, впрочем, объясняется еще и тем, что параллельно с созданием картин Магритт работал в рекламе и прекрасно изучил способы проникновения зрительных образов в человеческое сознание. Он манипулирует зрителями, с типичным для бельгийца юмором посмеивается над нами и окружает нас таким количеством остроумных иллюзий [142], что после погружения в мир его живописи так и тянет оглянуться вокруг и спросить себя: а так ли реален и «нормален» наш мир?

Иными словами, талантливый насмешник достиг цели, которую ставил перед своей живописью – «спровоцировать у зрителя поэтический шок».

Прием, которым оперирует Магритт, весьма прост. Но именно его простота оказывается наиболее действенна, подобно тому, как самый страшный ужас исходит от самых бытовых вещей (в этом, кстати, один из главных секретов «короля ужасов» Стивена Кинга [143]). Магритт бросает вызов естественному порядку вещей, помещая встречающиеся в повседневной жизни предметы в необычные обстоятельства и в невозможные ситуации. И оказывается, что человеческому сознанию этого вполне достаточно, чтобы испытать тот самый «поэтический шок», которого добивается Магритт.

Давайте вернемся к «Империи света» и на примере этого городского пейзажа более подробно разберем приемы Магритта и их воздействие на нас.

Известно 16 авторских вариантов картины, написанных маслом, и 7 – гуашью. Все они отличаются друг от друга общим числом окон в доме, количеством освещенных окон, количеством деревьев перед домом, наличием или отсутствием лужи с водой на переднем плане. Но основные композиционно-смысловые элементы у них общие: ясное голубое небо с пушистыми облаками (фирменное «небо Магритта»), окруженный ночной мглой дом с несколькими освещенными окнами, горящий фонарь перед домом, распространяющий вокруг себя рассеянный свет.

Для того чтобы поговорить о замысле автора (если с сюрреализмом и магическим реализмом понятие авторского замысла вообще совместимо, ведь там все отдано на интерпретацию зрителя), можно выбрать любую «Империю света». Я остановила свой выбор на той, что хранится в Брюссельском музее Рене Магритта, самой большой коллекции художника, в городе, где прошла почти вся его жизнь. Не буду скрывать, что мой выбор определился и тем фактом, что мне посчастливилось увидеть эту картину в оригинале, в пространстве музея, удалось побыть с ней наедине, втянуться в нее. Признаюсь вам: внутри нее совсем не комфортно. Даже в одном с ней пространстве ощущается тоска. Взгляните на нее без спешки. Что чувствуете?

Магритт строит сюжет на парадоксе дневного неба и ночного пейзажа. В пространстве картины сосуществуют два параллельных мира. Причем между собой они никак не связаны: небо совершенно не участвует в том, что происходит на земле. Оно существует само по себе и само в себе, никак не влияя на мир, заключенный в картину, хотя в реальном мире именно небо определяет свет и тень на земле. Здесь же свет ярким пятном исходит от фонаря, который во всех вариантах «Империи света» располагается строго по центру. Два окна справа освещены изнутри, но пространство вокруг они не освещают. Однако вместе с фонарем окна отражаются в большой луже перед домом, удваивая количество ярких пятен, подчеркивающих темноту ночи. Небо же в воде не отражается, и это закономерно: мы ведь помним, что оно существует в другой реальности!

Рене Магритт, как и другой великий сюрреалист Сальвадор Дали, никогда не объяснял свои картины. Что не мешало ему время от времени говорить о них. Так, этот великий насмешник заметил однажды, что он всегда считал, что день и ночь существуют на земле одновременно, а потом добавил: просто происходит это в разных частях земли.

Но живопись позволяет изменять пространство и время. И если в «Комнате подслушивания», которую мы рассматривали в первой главе, Магритт изменяет пространство, то в «Империи света» он берется за время. И как нам, зрителям, было некомфортно в комнате, заполненной огромным яблоком, так нам некомфортно и тут, перед этим милым и таким, казалось бы, уютным домиком. Чувство тоски и тревоги овладевает нами под этим солнечным небом, не желающим участвовать в делах земных. А в доме с освещенными окошками мы видим ловушку, от него исходит угроза. Нам не хочется внутрь.

Ощущение жути усугубляется полным отсутствием людей: этот мир безлюден. Несмотря на освещенные окна (кстати, почти во всех вариантах наполовину скрытые ветвями деревьев!), дом кажется нежилым. Вернее, он живет своей особой жизнью, вне жизни людей, которых на картине нет и быть не может. Потому что это нечеловеческий мир.

Ощущение потустороннего мира, мира из фильмов ужасов не отпускает нас. Мы не просто не хотим внутрь этой картины – нам хочется поскорее покинуть зал, где она висит. И в то же время что-то тянет нас к ней. Потому что тайна. Потому что непознанное. Потому что до боли знакомое: это ведь соседский домик в бельгийской провинции!

Все – иллюзия, все – обман, включая кажущуюся нормальность соседского дома, – словно нашептывает нам Магритт. И, конечно же, он еле сдерживается, чтобы не расхохотаться собственной шутке.

Ведь главным условием для понимания творчества знаменитого бельгийца является наличие у зрителя чувства юмора. И фантазии.

Глава четвертая. О чем молчат портреты

Название этой главы немного лукавит, ведь она будет посвящена как раз тому, чтобы рассказать, насколько много нам могут поведать портреты, мимо которых мы обычно с равнодушием проходим в музеях. Бывает, остановимся у портрета Пушкина работы Кипренского или Достоевского – работы Перова, где-то зацепим взглядом Наполеона или Кутузова. Потому что все это узнаваемые образы, а человеку