чувство патриотизма и словно говорит зрителю: вот та самая идея, которая объединит всех под этим ясным высоким небом, – и имя этой идеи РОССИЯ.

Как и многие художники, Шишкин записывал идеи будущих картин. Идею, которая затем воплотилась в картине «Рожь», он записал так: «Раздолье, простор, угодье. Рожь. Божья благодать. Русское богатство» [120]. Посмотрите на картину: она – иллюстрация каждого слова, записанного художником! Стопроцентное воплощение замысла!

Как все же любопытно получается: и пейзаж Хоббемы, и пейзаж Шишкина глубоко патриотичны, это гимны народу, его силе, мощи, истинности, вере, его богоизбранности. Однако художественные мелодии этих гимнов звучат совершенно по-разному. И это понятно, ведь они отражают характер того народа, который воспевают. А нет двух более противоположных менталитетов, чем русский и голландский. Так что если «Аллея» Хоббемы тиха и нетороплива, если она втягивает нас внутрь, в свой уютный мир, то «Рожь» Шишкина порывиста и величественна, картина движется на нас всей своей энергичной мощью. Конечно, рожь – не дикая культура. В ней – большой человеческий труд. Но у Шишкина мы видим истинное золотое море (вот оно – богатство!), настоящую стихию, колеблемую ветром. Мы воспринимаем рожь как часть той самой божьей благодати, о которой писал живописец.

У Шишкина тоже есть мотив дороги. И в чем-то его дорогу можно сравнить с дорогой Хоббемы: она так же в меру проходима, в меру бугриста, в меру комфортна. Конец ее так же теряется в пейзаже, он невидим, он бесконечен. Эта дорога тоже призывна, она ждет нас. Вернее, не так: мы уже на ней. Как только мы приблизились к картине Шишкина, мы уже вступили на этот путь, уже пошли по этой дороге. Потрясающий эффект не только присутствия, но и движения зрителя внутри картины создается благодаря другому движению – движению картины на нас. Вот что придает столько мощи всей композиции!

Действительно, по золотому полю на нас в прямом смысле слова шагают сосны-великаны. Мы не видим, где они касаются земли, из-за чего создается впечатление, что они выходят из моря ржи и затем парят над ним. Самая большая сосна справа гордо выступает вперед, раскинув ветви.

А за ней – на разном расстоянии, но держа линию – идут еще двенадцать. Двенадцать сосен и большая, тринадцатая, впереди. Не сомневаюсь, что мои сообразительные читатели уже догадались, кто пришел на Русь, к народу-богоносцу. Сухая сосна тоже здесь – та самая, особенная, другая. Христос, апостолы и среди них Иуда. А под ними – золотое поле России. И дорога, на которую смело и уверенно вступает народ, предающий себя их покровительству.

Шишкин и Хоббема – далеко не единственные живописцы, символически изображавшие апостолов в виде деревьев. Этот образ свойственен многим художникам и многим эпохам. В качестве самых ярких примеров можно привести раннюю работу Леонардо да Винчи «Благовещение» (1472–1475) и картину немецкого художника-романтика Каспара Давида Фридриха «Крест в горах» (1808).

Но это уже сюжет другой истории.

Философия моря у Айвазовского и голландцев

Наверное, нет в России человека, даже очень далекого от искусства, кто не слышал бы имени Ивана Айвазовского [121] и не был бы знаком с самой знаменитой его картиной, хранящейся в Русском музее, – «Девятым валом». Сколько страниц исписано о противостоянии человека и стихии, свойственной живописи романтизма [122], о том, с каким ужасом потерпевшие кораблекрушение взирают на самую мощную и потому наистрашнейшую волну во время шторма – девятую!

Признаюсь честно, не единожды, читая описания и трактовки этого шедевра молодого (всего 33 года!) Айвазовского, я ловила себя на мысли, что авторы этих трактовок и описаний не видят картину, а повторяют общепринятую мантру про страшный девятый вал, который считается (кстати, кем именно считается?) наисильнейшим при шторме.

Иван Айвазовский. Девятый вал. 1850, Русский музей, Санкт-Петербург

Мне представляется, что картина совсем о другом. И это понятно сразу, как только мы начинаем ее рассматривать. Чем я и предлагаю без промедления заняться.

Мы не видим корабль, потерпевший крушение, но понимаем, что перед нами – горстка выживших в страшный шторм. Шесть человек, спасшихся на мачте и целиком предоставленных разгулу морской стихии, – так можно описать то, что изображено на картине. Однако море ли играет здесь главную роль? То, что Айвазовский пишет его с поразительным мастерством, не подлежит сомнению, но море занимает на полотне лишь одну треть пространства. Большая же его часть отдана небу. И по этому небу разливается ослепительный, сверкающий, совершенно неземной свет. Он заливает правую часть картины – небо и море – и стремится влево – туда, куда несутся облака и волны, приближаясь к потерпевшим кораблекрушение.

Свет этот не сулит беды, напротив, несет надежду, лишая картину трагизма и оставляя лишь драматизм, который так любил художник. Впрочем, пока еще лишь один из спасшихся увидел и вскинул в его сторону руку. Трое человек на грани отчаяния – они смотрят в совершенно противоположную сторону, вздымая глаза в небо в молчаливой молитве. Двое других не обращают внимания на происходящее вокруг: старик из последних сил пытается удержать на мачте молодого. Но все они в конце концов обернутся, ведь свет неизбежно осветит и их. Он прогонит разбушевавшуюся стихию и принесет с собой умиротворение и спасение. Айвазовский намекает на счастливый исход, поместив потерпевших на мачту, до боли напоминающую православный крест.

Да и само название картины – «Девятый вал», – данное автором, отсылает к числу девять, символизирующему законченность и совершенство, ведь это последнее простое число: мы говорим о девяти кругах Ада, в Рай на картинах мастеров эпохи Возрождения ведут девять ступеней. То есть девятый вал – последний, за ним – божественный свет спасения. Эта волна пройдет легко: мы видим, что поднимается она чуть дальше, чем находятся наши герои. Нет на этой картине страха перед неким смертоносным девятым валом: с трудом можно представить себе потерпевших кораблекрушение, считающих эти самые волны и с ужасом ожидающих самую губительную девятую! Как нет на ней усиливающих трагизм трупов и обломков корабля, столь ожидаемых на картинах-катастрофах. Айвазовскому они не нужны, ведь его произведение – про надежду, а не про отчаяние.

Картина пронизана божественным светом: перед ним стихает разбушевавшаяся стихия. В «Девятом вале» явственно присутствует свойственное художнику доверие к морю, к миру и к Богу. Возможно, именно поэтому это произведение, написанное Айвазовским в порыве вдохновения за 11 дней, настолько глубоко вошло в сердца зрителей. Возможно, поэтому имя его сразу же пробуждает ассоциацию