Когда моя бабушка собиралась посетить ферму в момент сбора винограда, начинались большие приготовления. Кадер за рулем автомобиля в форме шофера ехал вдоль аллеи оливковых деревьев, ведущей от шоссе к дому, сигналил и поднимал пыль столбом. Из красноватого облака он триумфально выныривал во двор, обильно политый водой, вычищенный, подметенный, сияющий. Рабочие, их жены и дети, с восторгом ожидающие в течение уже долгого времени, бежали за автомобилем. Моя бабушка выходила, и все тут же бросались к ней целовать ее руки и одежду. Даже для тех, кто был старше ее, она была почитаемой старухой, матерью («Ма»). Бабушка смеялась, выслушивала их новости, в свою очередь извещала их о каждом из своих сыновей. Она осматривалась вокруг, видела, что все чисто, солидно, надежно, незыблемо. Она родилась здесь, точно так же, как и те, что окружали ее, они знали друг друга всегда.

Сбор винограда был событием, к которому готовились весь год. Люди усердно работали, чтобы собрать хороший урожай. Каждый день за окном можно было видеть то дождь, то град, то ветер, то солнце. И под всем этим – бесконечные ряды винограда, который рос то благополучно, то страдая от своих виноградных недугов. Мой дядя без устали командовал рабочими, направляя их усилия на то, чтобы все поля были добротно вспаханы, все растения – хорошо обрезаны и удобрены.

Как только грозди созревали, объявлялся наем рабочих на сбор урожая. Таким образом, сотни людей находили себе работу почти на десять дней.

Сборщики приходили небольшими группами. Часто они шли пешком несколько дней подряд. Утром, когда открывались большие ворота, их можно было увидеть сидящими под эвкалиптами. Они встречались здесь с родственниками, друзьями. Сезонных рабочих постоянно поставляли одни и те же семьи.

В период сбора винограда уже с четырех утра во дворе царила суета. Выводили лошадей и мулов, запрягали их в повозки. Погреб был освещен, как храм ночью. Большие бродильные чаны, трубы, медные краны были начищены до блеска. Группы, которые должны были работать на самых отдаленных участках, теснились на телегах и исчезали в темноте. Как только они приедут на место, придет рассвет, взойдет солнце. Оно осветит лица под соломенными шляпами и тюрбанами, предвосхищая наступление дня с его мухами и кузнечиками. И тогда на всем пространстве равнин и ложбин можно будет увидеть людей, сгибающихся в три погибели, чтобы облегчить груз виноградника, чье тяжелое «вымя» провисало до земли.

Каждое утро, к десяти часам бабушка устраивалась под оливой вблизи погреба. Хотя она надевала на голову шляпу с широкими полями, она раскрывала еще и зонт, чтобы лучше защититься от солнца, так как была рыжеволосой и белокожей, что было характерным для нашей семьи. Она носила легкую одежду из белого полотна, сиреневого или голубого муслина, которая развевалась, оголяя ее плечи и руки. Перед креслом, сплетенным из веток пальмы, ставили стол и большие весы. Сидя за мятным чаем, она встречала мелких арабских землевладельцев из округов, у которых было слишком мало винограда, чтобы иметь свой собственный погреб и делать собственное вино. Они продавали свой виноград моей бабушке. Некоторые из них были такими же старыми, как и она. Перед встречей с ней они принаряжались, надевали белые шаровары, белый тюрбан и белую рубашку, желтый, лиловый или черный атласный жилет и широкий китель из пахнущей чистотой шерсти экру. Поверх кителя, в футляре из красной кожи, висел особый маленький нож, используемый как для нарезания хлеба, так и для того, чтобы дать сдачи обидчику. Они приносили по несколько корзин винограда, иногда целую повозку. Кончиками пальцев они прикасались к протянутой руке бабушки, затем подносили указательный палец к груди. Она делала то же самое. После этого они, смеясь, хлопали друг друга по плечу и спине. Они были хорошо знакомы. Когда бабушка была маленькой, она меняла свои колечки и браслеты на местные пироги с медом и финиками или ржаной хлеб, который приносили в большом клетчатом платке. Так они сохранили обычай обмениваться сокровищами. Сейчас они приносили виноград, плоды своего труда за целый год, в обмен на несколько банкнот и несколько монет. Они внимательно наблюдали за взвешиванием, затем садились на землю по-турецки и, не произнося ни слова, скручивали папиросу. Со знанием дела они смотрели на хождение в погреб и обратно и на количество винограда у других продавцов. Все знали, что так сейчас было повсюду, на протяжении сотни километров.

Ферма становилась центром вселенной.

Дни стояли горячие, утомительные для мужчин. Край был охвачен лихорадкой получения прибыли: сбор винограда означал миллионы для одних, несколько сотен для других. Большие чаны наполнялись один за другим. В первых, уже наполненных, жидкость начинала бродить: на ее поверхности образовывалась густая розовая пена. Скоро будет молодое вино. Натуральное, шипящее, крепкое, служащее для купажа французских вин. Рабочие не пили – религия не позволяла, но они знали, что от качества вина, которое они производили, зависит жизнь их самих и жизнь семьи. Те, кто работал в погребе, были очень сосредоточенны и внимательны. Они должны были быть абсолютно чистыми и, если на дворе царили пыль, мухи, запах навоза, виноградного сусла и пота, то внутри господствовали свежесть и лабораторная чистота. Все мылось струями воды, проходы между бродильными чанами терлись щетками из корней пырея, толстые колеса, с помощью которых закрывались дверцы чана, поблескивали то здесь, то там, в полумраке. Шум от машин, захватывающих грозди, забрасывающих их в аппарат для выдавливания, а затем измельчающих и отжимающих, был адский.

Утро заканчивалось. Ни шума, ни суеты. Но тайные занятия, шуршание, глухие колебания сохранялись с самого рассвета. Трепещущая, подобно крыльям стрекозы, обстановка. Втихомолку готовились к празднику сбора винограда. Главным были кускус и баран на вертеле. Ямы уже были вырыты, дрова для горячих углей приготовлены.

Баранина, нарезанная кусками, нанизанный на шампуры шашлык – все было разложено вдоль стены у входных ворот, все было готово для жарки; ряд был длинным! Женщины суетились вокруг кускуса, приготовляемого во дворе. Они были взвинчены – мужчины не должны были их видеть, ведь они сейчас были без «хаик» – традиционных, полностью закрывающих их накидок, без «хаджара», закрывающего их лица, но делали все возможное, чтобы обратить на себя их внимание. Самые молодые шли подглядывать за ребятами через заросли тростника в саду или через проем ворот и получали замечания от старших женщин, которым поручалось охранять их целомудрие.

В те дни много говорилось о великодушии моей семьи. В провинции знали, что у нас праздник сбора винограда был особенно пышным. Я чувствовала себя легко, сидела с женщинами и грызла изюм и жареный миндаль.

После обеда будет долгая сиеста в тени эвкалиптов, для пищеварения.

Затем, как только наступит вечер, начнется организованное рабочими гулянье, с песнями, танцами, большими кострами. Вся наша семья будет бросать им через окна большой гостиной пачки сигарет, зубную пасту, мыло с запахом пачулей, целлулоидные зеркальца, гребни, зубные щетки, дешевые украшения. Невиданная роскошь!

– В конце концов, я подала на развод. Твоему брату исполнилось четыре года. Было тяжело. После того как мои родители сами подталкивали меня к этому, теперь они дрожали, видя, что я ухожу от мужа. Такое в нашей семье было не принято. Но я больше не могла. Я все время жила в страхе и того, что твой брат заболеет, и того, что я потеряю все свое имущество. И я настояла на своем решении. Я покинула твоего отца.