пролечись, или наоборот, не знаю. Делай что хочешь, но я захочу тебя видеть и слышать вновь лишь тогда, когда ты совсем выбросишь из головы всю ту чушь, которую наплела мне сегодня утром. Поняла меня?

Она не знала, что сказать, хотя и понимала, что Артем абсолютно прав. На его месте она поступила бы точно так же. Любой адекватный человек, предпринявший столько попыток помочь, но получивший в ответ такое, что со стороны похоже на пренебрежение и неуважение, наверняка поступил бы так же, думалось ей.

— Поняла… — шепотом выдавила Юля.

— Я надеюсь, ты со всем разберешься…

С этими словами он повесил трубку, и Юля, стоя все это время перед зеркалом, увидела свое отражение, а в нем четко видела лицо человека, который в эту самую минуту осознал, что потерял абсолютно все, чем дорожил в этой жизни. И едва ли есть шанс все это вернуть.

Неизвестно сколько минут кряду она смотрела в зеркало, то и дело вытирая с лица слезы, текущие, казалось бы, нескончаемым потоком. Она не знала, что ей делать со всем этим в целом, но понимала, что и выбросить навязчивую идею из головы попросту не способна. «Или реши свои вопросы, а потом пролечись, или наоборот». Лишь одно она знала точно — нужно разобраться во всем, что не отпускает ее с того самого дня, когда она увидела тонкую черную нить в отражении зеркала в травматологическом отделении больницы.

По неведомым ей причинам, в ее голову забрались воспоминания отрочества. Она со своей школьной подругой Дианой и ее младшей сестрой гостила у бабушки в маленьком поселке, куда их отправил папа. Ее мама тогда заболела и не могла заботиться о дочерях, а сам он должен был уезжать то ли в какую-то командировку, то ли на курсы повышения квалификации — понимания этих терминов у девочек все равно еще не было, потому им особой разницы не было, куда именно уехал отец. Он просто уехал, по дороге забросив детей в село, к бабушке на воспитание. Почему-то в этих воспоминаниях не было Ани. Три девочки гуляли на поляне у высокого, пышного дерева с раскидистой кроной. В ее тени могло поместиться очень много людей, укрываясь от палящего летнего солнца, как иногда и бывало. Но сейчас были лишь они втроем. Пока Юля с Дианой, сидя в траве поодаль, вязала венки на голову из одуванчиков, малышка Даша игралась у дерева и напевала смешную детскую песенку:

«Мама сшила мне штаны

из березовой коры,

чтобы попа не потела,

не кусали комары».

Девочки не представляли, где Даша могла услышать эти слова или кто научил ее этой песне. Она распевала ее с настолько сосредоточенным видом, что с каждой строчкой вызывала у сестер волны чуть ли не истерического смеха.

Юля смеялась, по-прежнему стоя перед зеркалом и сжимая в руке телефон. Этого контрастного перехода, резкого изменения состояния она не заметила и удивилась самой себе, насколько странно сейчас выглядит — стоит зареванная перед зеркалом с опухшим лицом, с похмельной головой, да еще и смеется с детской глупой песни, сработавшей именно сейчас как спасительный круг утопающему в темных водах.

— Хватит, — сказала она зеркалу, — надо действовать, если не хочешь, чтобы все осталось как есть или и того хуже! Соберись, сука! Сломала всю свою жизнь, так будь добра поднять задницу и собрать все обратно, пока есть такая возможность… пусть и по частям… — Последние слова она говорила уже более вдумчиво: — Ведь никто не сказал, что все кончено, верно? Верно!

Плеснув себе в лицо холодной воды из-под крана, она вышла на кухню и щелкнула кнопку на кофемашине, лампочка сменила красный цвет на салатовый, извещая о том, что скоро приготовит ее полуночную порцию бодрости. «Кто вообще пьет кофе по ночам? Конечно же, кто как не я».

Пока ждала, слушая тихое жужжание машины, набрала ответное сообщение Тане, в котором извинилась, что не перезвонила, потому как днем завалилась спать, а сейчас уже поздно для телефонных разговоров. Раньше это никак не помешало бы им созвониться, но теперь выглядело как вполне логичная отговорка. Еще она сказала, что все хорошо, поблагодарила за беспокойство и нажала «отправить».

— Надеюсь, этого хватит на какое-то время, чтобы ты хотя бы чуточку поменьше насиловала меня своей заботой. Нет, я конечно же не против, Тань, правда. Но мне нужно свое пространство в одиночестве, чтобы хоть немного разобраться в… себе. — Она глядела в телефон на открытый диалог и говорила так, будто бы находится с ней на видеосвязи, хотя именно этих слов никогда бы не осмелилась высказать в лицо своей лучшей подруге. Возможно, кому угодно, но только не ей. Не то чтобы среди этих слов было что-то плохое, но и близким людям нельзя говорить ничего настолько ранящего, нельзя говорить, что их забота чрезмерна, что их усилия не ценятся. Такие слова имеют очень разрушительную силу. Порой просто хочется, чтобы люди сами это понимали, без объяснений.

Размышления ее прервал звук, сигнализировавший о готовности кофе.

Она наполнила свою любимую чашку, объем которой превышал стандартный не меньше чем вдвое, любимым напитком почти до краев, поднесла ее к лицу и вдохнула приятный аромат, обжигающий ноздри. Внезапно ее охватило такое необъяснимое спокойствие и уверенность насчет будущего. Она явственно увидела, что все в итоге будет хорошо. Это чувство окрыляло, и она чуть ли не пританцовывая направилась в спальню, включила верхний свет, поставила чашку на специальную подставку на столе, села в компьютерное кресло, взяла книгу и, найдя ту самую страницу, на которой утром остановилась, принялась читать.

«Я выполнил поручение хозяина, но уже очень скоро разочаровался во всех своих идеалах, обретя один единственный, новый идеал. В его отсутствие мне не хотелось дышать, не хотелось существовать. Он стал всем моим миром. Позже», — с этих слов началась следующая страница книги, подписанная уже привычным «ДВ» и датой — 1938 год.

Глава 13. Любовь всей жизни

«Приготовившись к серьезному делу еще более тщательно, нежели в прошлый раз, я взял с полдюжины лучших людей, вместе с тем особым, уже теперь способным предоставить доказательства силы О’Шемиры — внешне помолодевшего и окрепшего, — и отправился выполнять поручение хозяина.

Те немногие, кто был со мной плечом к плечу тогда, понимали, что и теперь нас ждет испытание если не более суровое, то как минимум не простое.

Я не посвящал в их в детали предстоящего. Я лишь сказал, что мы идем заключать мир, но следует быть