готовыми и к войне. Войной как таковой назвать возможный исход этой кампании сложно было, но я был убежден, что мы встретим уже подготовленных людей, готовых дать отпор; готовых попытаться дать отпор. Но на меня была возложена задача не изничтожать этот маленький народец, а прийти к соглашению на взаимовыгодных условиях. Воины шли сражаться, а я шел договариваться. Я не мог позволить себе ошибиться еще раз, тем самым навлекая на себя гнев Владыки за утраченный второй, а может, последний для меня шанс проявить себя под его началом.

Практически все прошло в точности по моему плану. Все, кроме одного момента, но буду последовательным в словах.

У ворот, возведенных со времени моего последнего визита в поселение этих людей, меня встретили вилы и копья. Жители впустили нас только после того, как я сообщил им, что хочу лишь поговорить. Они не хотели отворять врат, но вынуждены были согласиться после моей угрозы не оставить и камня на камне от их домов, а также убить всех, кто осмелится встать на пути великого уравнителя сил этой земли. Простой люд не понимал, о ком я говорю, но устрашился слов, которые я готов был тотчас привести в исполнение.

И я стал говорить с главным из них. Человек, носивший черные, длинные одеяния и густую бороду, вышел ко мне и попросил не мучить его народ, ибо он смиренно отдаст все, что нам нужно, только бы уберечь от разрушения свои дома, а своих близких — от гибели.

Этот человек внимательно слушал заученные мною слова, которые я обязался передать его народу от лица своего хозяина. Мужчина не останавливал меня до тех пор, пока я не окончил, а когда я назвал ему имя "особенного", он почесал бороду, хмыкнул и вернулся к сгрудившейся у куполовидного здания кучке людей. В сжатой форме он стал пересказывать им мои слова.

Люди начали голосить, то и дело выкрикивая ругательства и вздымая над головами руки в угрожающих выражениях. Но вскоре затихли, и из толпы вышло два человека — худощавая женщина и, по всей видимости, ее моложавый сын. Вместе с мужчиной в длинных одеждах, они направились ко мне.

Увидев мать с сыном, "особенный" встрепенулся. Он узнал свою прежнюю жену. Младшенький возмужал, вырос так, — говорил он потом, вернувшись в нашу обитель. Он хотел поддаться эмоциям, подойти к ним и обнять горячо любимых жену и сына, но я ему не позволил. Я понимал, что своя воля в нем еще присутствовала, но позволять ей выходить за грань дозволенного Владыкой никак нельзя. Он понял мою краткость и воспринял ее с мудростью — наша миссия во благо его семьи в том числе. Жертва, которую необходимо принесли ради мира, ради вечности.

Мать с сыном попервах завороженно глядели на него, рассматривая знакомые, такие родные, но обновленные черты лица своего родственника. Спустя несколько секунд они упали на колени и стали биться челом о землю, нечленораздельно бормоча себе что-то под нос.

Я понял, что они также узнали в нем своего близкого человека и, уверен, осознали всю силу и мощь моего повелителя, дарованную этому крепкому, молодому человеку, по годам сродни мужчине, близкому к престарелому возрасту.

Они поверили, приняли и обуздали свой личный гнев из-за утраты, потому как поняли, что муж и отец не мертв, а преисполнен сил и обрел дар вечной молодости и бессмертия.

Остальные, услышав мою речь от лица моего хозяина, также уверовали и приняли поставленные условия. Лишь одного они не смогли достойно перенести — той части договора, в которой я самостоятельно, в назидание им, выбираю приглянувшегося мне человека. Единожды.

Они роптали, просили решить самим, коль придется отдать и иного выхода у них не имеется, переглядывались, бормоча негодование и выражая обиды на меня. Они спрашивали и говорили, что согласны впредь на все, что было предложено, тогда почему вынуждены отдать не по их выбору, а по моему собственному. Но я был непреклонен. Показать слабость означало проиграть это сражение, в котором я не планировал пролить и капли крови.

— Такова воля О’Шемиры! — вымолвил я, окидывая суровым взглядом всех людей поселения.

И они притихли, лишь по-прежнему переглядываясь между собой и гадая, на кого же падет мой выбор.

Одна из женщин достаточно тучного телосложения пыталась укрыть за своей спиной молодую девушку. Ее-то я и приметил.

Я не пренебрег повелением хозяина выбирать мужчин, способных служить не только верой, но и силой, пополняя ряды бравых воинов. Я лишь сделал выбор в пользу разума, понимая, что, пусть мы и обладаем вечностью, каждый из нас прежде всего должен питаться человеческой пищей, чтобы здраво мыслить и не иссякать в облике. А кто как не девушка способен приготовить ужин крепкому мужу, дабы он мог совершать подвиги во славу своего хозяина?

Я, пользуясь положением, вежливо попросил женщину отойти в сторону, предоставив мне возможность увидеть, кого она скрывает за своей спиной. Она колебалась, ее лицо содрогалось в нежелании повиноваться мне. Она бросала взгляды, наполненные мольбами о помощи, мужчине в черных одеяниях, но не получала от него поддержки. Он лишь разводил руками и устремлял глаза под ноги, не желая видеть ее душевного терзания и страданий.

Когда женщина поняла, что выбора не имеет, сделала скромный шаг в сторону, все еще крепко сжимая в руке запястье своей дочери.

Перед моим взором предстала юная особа не старше двадцати лет от роду. Ее миловидное, славянской натуры лицо поразило меня своей красотой до глубины души. Я едва мог скрыть охватившие меня эмоции. Русые волосы, ниспадавшие до самих плеч, большие, выразительные глаза цвета неба, утонченная фигура, обтекаемая легким ситцевым сарафаном, словно второй кожей, придавали девушке безупречности, невиданной мною за сотню прожитых лет. Она пленила мой рассудок. С открытым ртом я смотрел на нее и давался диву, что есть настолько прекрасная девушка, незапятнанная жестокостью этого мира. И можно было бы сказать, что ее лицо омрачают только слезы, переполнявшие ее вопрошающие пощады, бездонные глаза, прожигающие меня то ли ненавистью, то ли еще каким-либо неведомым мне чувством, но нет. Даже это в ней я находил прекрасным.

Мой выбор был очевиден. Никто иной не представлял для меня интереса. Каюсь, я право позабыл веление хозяина, но даже если бы помнил, не изменил бы своего решения.

— Как тебя зовут, золотце? — спросил я, но девушка не ответила. Вместо нее говорила ее мать:

— Надеждой она зовется. — А после, словно невзначай, добавила: — Олицетворяя для нас все, что нам осталось.

По вновь