— Уведи детей! — верещала Люба.

— Спасите! Помогите! — взывала Юлька.

Помогать ей было некому.

Мой Женька (молоток!) реагировал по-мужски: столбенел иглаза таращил.

Валерка вообще сбежал под маркой заботы о детях, мол надопоскорей их уводить, чтобы они раньше времени жизни не научились, Тамарка же иЛюба бегали по кругу. Они опасались за свои наряды и прически, в связи с чемжизнь Юльки казалась им сущей ерундой. Они не решались приблизиться к театрубоевых действий и лишь беспомощно квохтали.

С надменным “фэйс-контролем” в свое время я так подружилась,что и он не смел меня обидеть. У всех сразу же нашлись дела, уведшие их наулицу, прямо к дверям ресторана, где царило немыслимое спокойствие.

Короче, не находя на своем пути препятствий, я лютовала — Юлькалысела на глазах. Тамарка и Люба метались и вопили.

И тут ожил мой Евгений и с дикой яростью…

Нет, он не бросился Юльку свою защищать. Вместо этого он сдикой яростью завопил:

— Какая сволочь ей сообщила?! Какая сволочь меня сдала?!

— Не сволочь, не сволочь, — обиженно затараторила Люба, — несволочь, а очень переживающий человек.

На этом месте нервы у метрдотеля не выдержали, он вернулся идал знак охране; трое неслабых ребят бросились нас разнимать.

Не стану описывать их мучений… В общем, меня от Юлькиоттащили — клянусь, им было нелегко! Я рвалась, ребята меня за руки держали иусердно уговаривали.

Больше всех уговаривал Рамбулье , прозванный так закосматость, лохматость, овечий нрав и склонность к полноте. Он всегда мнесимпатизировал и явно был на моей стороне.

— Софья Адамовна, — шептал он, — вам лучше на улицу пойтипогулять, там вы успокоитесь, давайте пойдем, покурим.

Дружная же компашка времени даром не теряла: мгновенноустремилась в недра зала — Юлька вырвалась вперед , только муж мой замешкался ипоотстал.

— Женя!!! — отчаянно завопила я. — Женя, вернись!!!

Сердце его дрогнуло, он вернулся. Ребята насторожились ивцепились в меня еще сильней.

— Отпустите, — потребовала я, — разве не видите, мне битьбольше некого!

Мне поверили и отпустили, смущенно в сторону отошли,поглядывая украдкой как бы я еще чего не выкинула. Выпроваживать меня грубо ниу кого духу не хватило.

Евгений с тоской смотрел на меня: на лице его отражаласьболь.

— Соня, зачем ты мучаешь себя?

Ха! Что несет он, бедный мужчина?! Себя мучаю! А что жеговорить о Юльке? Еле живая ноги унесла! Или его это не волнует?

— Соня, не мучай себя!

Ужас, какая в его глазах тоска!

— Так это я, оказывается, мучаю себя? Я! А не ты! Теперьзнаю, что мне делать. На завтра же назначу свадьбу и приглашу всех твоихдрузей!

Евгений переменился в лице: тоска сменилась на тревогу.

— Но мы же официально еще не разведены, — напомнил он.

— Если ты можешь жениться при живой жене, то что помешаетмне выйти замуж при живом муже?

Евгений — какое непостоянство — обрадовался:

— Так значит ты согласна на развод?

И тут меня куда-то понесло, куда-то не туда, словно забылазачем пришла.

— Да, — гордо ответила я, — для этого сюда и явилась. Примиэто в качестве свадебного подарка. Завтра же дам тебе развод. Прощай и желаюсчастья! Насколько это возможно при твоей новой жене.

Я это так громко сказала, что все — и метрдотель и охрана —с облегчением вздохнули, Евгений же с опаской спросил:

— Значит я могу идти? Ты не будешь больше скандалить?

— Иди, — согласилась я. — Иди, если ты меня больше нелюбишь.

Он удивился:

— Нет, это ты больше не любишь меня. Ты твердила это с утрадо вечера, даже хуже: говорила, что ненавидишь, что презираешь.

— А ты? Что делал ты? Не хочешь ли ты сказать, что любишьменя? — с надеждой спросила я.

— Нет, уже не хочу, — отрезал Евгений.

— Ну и катись к своей каракатице кривоногой! — взвизгнула я.

Он зло сплюнул, безмолвно выругался и ушел.

Все ждали, что я тоже уйду, но я осталась: осела на диван,обхватила голову руками и застыла. На душе кошки скребли, и вот в такойнеблагоприятный момент почему-то вспомнился Владимир Владимирович.

“Во всей этой истории уже то хорошо, — подумала я, — чтоменя до сих пор не схватили. Значит Женькина свадьба не заинтересовалаэфэсбеэшников, следовательно здесь и есть самое безопасное место, так зачем жеотсюда уходить? И, главное, куда?”

Я беспомощно глянула на метрдотеля, озабоченно державшегосяна безопасном расстоянии. Он вынужден был откликнуться на немой призыв иподойти.

— Софья Адамовна, очень сочувствую вам, но и вы в моеположение войдите: нет у нас свободных мест.

— Успокойтесь, — ответила я, — больше не буду скандалить.Просто поужинать хочу.

— Но нет у нас свободных мест! — для убедительностиприкладывая руку к сердцу, взмолился он. — Клянусь, нет и сегодня не будет!

“Значит не получилось. Не век же сидеть мне на этом диване“,— подумала я, собираясь подниматься и, несолоно хлебавши, отправляться на всечетыре стороны.

Метрдотель, заметив мое намерение, обрадовался и с подъемомзалепетал:

— Софья Адамовна, в любое другое время рады будем васвидеть, вы же знаете, Софья Адамовна, как мы к вам относимся, со всей душой, совсей душой, но в этот раз, Софья Адамовна…

И вот тут-то вошел он, мой объект! Во всем своем блеске и сошеломительным букетом: белые розы в потрясающем количестве.

А я в растрепанном виде — в каком виде можно быть последраки с будущей женой бывшего мужа?

Сразу захотелось исчезнуть. Незаметно.

Я заволновалась: “Как тут выйдешь? Он же меня увидит. Простостыд, на кого я похожа.”

В действительности на кого я похожа мне страшно хотелосьзнать, но до зеркала было далеко, и снова объект на этом пути — все время онстановится между мной и зеркалом.

— Софья Адамовна, умоляю вас, — продолжал занудствоватьметрдотель.

Я поспешила его успокоить:

— Хорошо-хорошо, только сразу не гоните меня. Немного здесьпосижу, остыну, в порядок себя приведу и уйду.