Мне даже захотелось, чтобы меня поймали. С этой отчаянноймыслью я гордо и проследовала к выходу, страшно обрадовав охрану.

“Вот выйду и сама на Лубянку пойду,” — уже мечтала я, однакоу самой двери меня вдруг осенило.

Это что же получается? Все вышло так, как подлая Юлькахотела? И Юлька, и Тамарка, да и Женька мой, мерзавец, — все жаждут, чтобы яотсюда ушла…

Так не бывать этому! Я буду не я, если в ресторан непрорвусь!

К великому огорчению охраны, резко изменив направление, явернулась в холл и застыла у стеклянной двери, тоскливо уставившись в зал.Мысль моя работала лихорадочно, но бесплодно, а тут еще метрдотель опять откудани возьмись со своим заунывным “Софья Адамовна, Софья Адамовна”.

— Ах, не донимайте, — начала было я, но в этот моментслучайно наткнулась взглядом на свой объект, о котором за разговором с Тамаркойсовсем забыла.

Он сидел сиротливо у фонтана за столиком, накрытым на двеперсоны, и о чем-то сосредоточенно размышлял. Судя по виду, горе у негослучилось страшное. Мое и рядом не лежало.

— Та-ак, — обратилась я к метрдотелю, — того мэна видите?Отчего, полагаете, он так расстроен?

Пока метрдотель растерянно хлопал глазами, я продолжила:

— Оплатил человек столик, ждет меня, свою будущую супругу, авы не пускаете. Куда это годится?

Не дожидаясь ответа, я бодро оттеснила растерявшегосяметрдотеля и (как говорит Маруся) всею собой устремилась в зал, но рефлекссработал у охраны. Глазом моргнуть не успела, как меня схватили, будтохулиганку какую, и теперь уже потащили к выходу.

— Это безобразие! — беспорядочно лягаясь, вопила я. — Такбеспардонно обращаться с лучшими клиентами! Ославлю на всю Москву! Следующийроман будет про вас, негодяев!

Последняя фраза оживила остолбеневшего метрдотеля. Он далзнак меня отпустить, после чего я тут же приступила к переговорам. Впрочем,“переговоры” сильно сказано, говорила одна я. В красках расписав наш роман собъектом, я настаивала на том, что столик у фонтана заказан лично для меня.Наконец метрдотель принял решение:

— Хорошо, сейчас у него спрошу. Если все так, как говорите,вы, Софья Адамовна, пройдете в зал.

Не стоит, думаю, описывать мое торжество, которого я нескрывала, потому что уверена была, что объект удивится, но в гостеприимстве неоткажет — кто же откажет красотке такой?

Однако рано я торжествовала: сделав пару шагов, метрдотельвернулся и спросил:

— Как зовут вашего будущего мужа?

Это был удар!

Настоящий удар!!!

Который я легко удержала.

— Не имя красит человека, а человек имя, — философскиответила я и заговорщически добавила: — Мой будущий муж ниндзюцу.

— Кто-оо?!

— Ниндзюцу, если по-русски, боец невидимого фронта, инастоящего имени его даже родителям знать не положено, а нам с вами и подавно.Он вообще здесь с важным заданием. Речь идет о безопасности самого президента!

Ну куда, спрашивается, меня опять понесло? Бездонноевоображение, помноженное на речевое недержание, страшная вещь. Все думают, чтоя чокнутая. Брякнув глупость, я испугалась, что и метрдотель так подумает и ужточно теперь выгонит меня, однако, охваченный ужасом, он умчался к моемуобъекту.

Я прилипла глазами к столику у фонтана. Метрдотель что-тообъяснял несчастному объекту, а тот коченел. Так продолжалось довольно долго,мне показалось — вечность. Наконец объект очнулся и что-то произнес. Метрдотельповернулся в мою сторону, туда же глянул и объект — я превратилась в салют, вфейерверк: радостно завизжала, запрыгала и замахала руками.

…

Немая сцена длилась недолго. Объект кивнул, метрдотельпосеменил ко мне.

МЕЧ, КОТОРОГО НЕТ

Вязнут мысли. Мелькают лица. Туманны контуры. Все нереально.

Нет ответов!

Сумитомо спрашивают, он говорит, не понимая. Его вновьспрашивают, — он молчит.

О чем они? Зачем? Слово — игла, движение — боль.

Посланники правительства изумлены святотатством. Брезгливосмотрят на Сумитомо.

“Куда исчез светлый праздник? Где Аой Мацури? Где друзья?Нужно спешить… Божественный Микадо… Великая честь… Итумэ… Чудная Итумэ… Гдеона?”

Мысли бьются, путаются в помраченном сознании. А когдаудается осознать реальность…

“Саке одурманило? О Боги! — в отчаянии думает он. — Ничегоне помню. С мечом на Микадо… Как жить? Немедленно сэппуку! Невыносимобесчестие! Прочь позор!

Сэппуку! Сэппуку! Сэппуку!”

— Меч! Дайте меч! — кричит Сумитомо.

Бьется о дубовую дверь.

Бесстрашна стража. Нет ответа. Но…

Его услышали. Посланник сегуна возглавил следствие. Семьдней ждал Сумитомо. Далек путь из Эдо в Киото. Неделя неведения. Хуже смертибесчестие!

— Меч! Дайте меч! — исступленно требует Сумитомо.

Семь дней. Сознание постепенно очистилось. Мир обрелчеткость, мысли связность.

Прибыл посланник сегуна!

— Ты не достоин чести свершить сэппуку, — процедилпридворный самурай, состарившийся в эдосском замке. — Тебе с позором отрубятголову. За покушение на божественного Микадо, — отводя глаза ответил старыйпридворный.

— На Микадо?!!

Ужас в голосе Сумитомо достиг невообразимых высот.

— Вздор!!!

— А сэппуку не может быть и речи, — все так же глядя всторону, повторил посланник сегуна. — Ты не преступник, ты святотатец. Проститьможно сумасшедшего, но ты рассуждаешь здраво.

— Я покушался на…

Сумитомо от ужаса запнулся.

— Покушался и сам не знаю? Возможно я сумасшедший? — у негопересохло в горле.

— Не стоит лгать, — бросил вельможа. — Не унижайся! Тебяопознали. Лицо, доспехи, все видели, — ты атаковал колесницы. Видели как лежал,подстреленный лучниками стражи. Хозяин “веселого дома” в “огражденном месте”рассказал: ты уходил под утро и вернулся со следами крови.

— Я лежал подстреленный? Уходил и вернулся? Хозяин…

Сумитомо от негодования потерял дар речи.

— Да. Стрела оцарапала тебе шею.

Сумитомо провел рукой под волосами. До этой рваной рваны,покрытой струпьями, ему не было дела, но он опустил голову. Прикрыл рукамилицо.