Метрдотель мне поверил и, приступив к своим непосредственнымобязанностям, покинул холл, я же осталась сидеть на диване, прячась зараскидистым фикусом.

Я рассчитывала, что объект прошествует в ресторан (навернякау него рандеву с его курочкой), тогда-то незаметно и выскользну — уж очень нехотелось показываться в заплаканном и помятом виде.

Но все вышло иначе: объект мой как назло с букетом в рукахзастыл, прямо в холле, будто истукан стоит и жадно поглядывает то на часы, тона дверь, ведущую на улицу.

“Ага, — злорадно подумала я, — курочка-то наша запаздывает!”

Объект простоял довольно долго — я уже приуныла на своемдиване; нервно ощипывая фикус, страдала неимоверно — не привыкла к бездействию.

Настоявшись вдоволь, объект достал из кармана мобильный иначал куда-то звонить. Судя по всему, он уже психовал. Продолжительныйтелефонный разговор не добавил ему настроения. В конце концов объект громковыругался, швырнул букет в мусорный бак и решительно проследовал в обеденныйзал.

Я порхнула с дивана и подбежала к стеклянной двери,собираясь установить за каким объект приземлится столиком. Так, простоелюбопытство, но в рядах охраны оно посеяло панику. Рамбулье в два прыжка настигменя и забасил:

— Софья Адамовна, пойдемте воздухом подышим.

— Сейчас подышим, — пообещала я, отмечая, что объектрасположился у фонтана (место самое дорогое) за столиком, сервированным на двеперсоны.

Зал еще не был полон, но народ усердно подтягивался.Радовало хоть то, что метрдотель не обманул: свободных мест, похоже,действительно не предвиделось.

Вдруг вижу, по залу бежит Тамарка и прямиком ко мне.Выскочила в холл и как обычно, сразу в крик:

— Мама, ты невозможная! Зачем ты, глупая, сюда приперлась?

— Странный вопрос, а ты зачем?

— Ха! Я здесь, как и везде, очень даже к месту, но ты? Ты-токак могла так низко пасть? Мама! Я тебя совсем не узнаю! Где твоя гордость?Твоя легендарная гордость! Она что — уже миф?

— Тома, — отмахнулась я, — при чем тут гордость? Не догордости уже мне, когда беда приключилась. Надо человека спасать! Спасатьродного человека. Он же сирота, о нем же, кроме меня, позаботиться некому.

— Ты тоже сирота и позаботься лучше о себе.

Я активно начала ей возражать, но Тамарка меня не слушала.Озаренная мыслью, она приобрела решительный вид и тоном капрала заговорила:

— Значит так, Мама, не позорься, возьми себя в руки,мобилизуй гордость и бодрым шагом отправляйся мстить. Я тебе помогу. Здесьможешь не сомневаться и на меня рассчитывать.

Я разозлилась:

— Господи, Тома, в чем тут сомневаться, ведь с детства знаютебя, но не хочу я мстить, это всегда успеется. Сейчас же хочу мужа обратнозабрать, тогда и мстить не придется.

— Нет, Мама, всегда лучше отомстить, поверь моему опыту. Ипотом, ведь есть же женская гордость, элементарная женская гордость. Как можешьты забывать о ней?

— Да при чем здесь гордость, — взорвалась я, — когда роднойчеловек гибнет?

В Тамарке обнаружилось столько непонимания, что пришлось каллегории прибегнуть.

— Ну, Тома, только вообрази: твой Даня угодил в болото.Будешь ты его вытаскивать или нет?

Похоже, мысль Тамарке понравилась.

— Мой Даня? В болото? — с игривой задумчивостью спросилаона.

На лице ее блуждала мечтательная улыбка.

— Да, твой Даня! — свирепея, рявкнула я. — В болото! Котороезасасывает, пиявки впиваются в тело, слепни жалят лицо, жижа заполняет рот, измея, роскошная гремучая змея ползет к нему, поигрывая жалом, ползет и вот-вотнанесет твоему Дане смертельный удар!

— Укус! — покрываясь ужасом, поправила меня Тамарка. — Мама,ты невозможная! Какие жути ты нагоняешь!

— Что там жути? Лучше скажи: будешь ты спасать своего Данюили нет?

— Буду! Конечно буду! Он смерти всяческой достоин, но этослишком жестоко.

— Так вот Юля хуже всякого болота! Она и болото, и пиявки, ислепни, и гремучая змея и черт знает что еще! Уж тебе-то смех рассказывать! Ужстолько лет ее знаешь!

Моя образная филиппика не нашла отклика. К огорчению моемуТамарка даже рассердилась:

— Слушай, Мама, не морочь мне голову! Не о Юле здесь речь, ао тебе.

— Конечно, — подтвердила я.

— Так на кой фиг ты перед Женькой унижаешься? Роняешь нашуобщую женскую честь. Пошли его подальше и все дела.

— Зачем же посылать того, кто и без послания идет? —изумилась я. — Сначала отобью у Юльки, а потом уже пошлю. К тому же, Тома, тебелегко говорить, ты-то при муже, а я одна остаюсь, в мои-то годы.

— Ха, Мама, не смеши, — заржала Тамарка. — Ты и одна — вещинесовместимые. Хоть какое-нибудь говно да и прибьется к твоему берегу. Кстати,если уж так сильно приспичило замуж тебе, так может моего Даню возьмешь? Боже,как он мне надоел!

В этом месте Тамарка оживилась и начала расписывать прелестисвоего никчемного Дани, забыв, что я знаю его не первый год.

— На кой черт мне этот Сэконд-Хенд! — возмутилась я. — Ктому же за годы замужества все навыки порастеряла. Даже не знаю как мужиковэтих охмурять, а ты мне суешь своего безынициативного Даню. Он же не сумеетменя соблазнить.

— Мама, этого и не требуется. Просто прикажу ему, и будет утебя жить, — жизнеутверждающе сообщила Тамарка, после чего я пришла в ярость ине своим голосом закричала:

— Тома, ты все перепутала, мне нужен муж, а не квартирант! Сэтой ролью прекрасно и баба Рая справляется! Короче, или проведи меня в зал илиты мне не подруга!

— Потому и не проведу, что подруга, — отрезала Тамарка и,демонстрируя возмущение, добавила: — Иди домой и не позорься.

Пока я, захлебываясь от злости, беспомощно хватала ртомвоздух, она с чувством исполненного долга удалилась.

“Боже! Боже! — подумала я. — И это мои друзья? Все как одинпредали! И как теперь быть? Воспользоваться советом Тамарки? Ну уж нет! Покаэти враги, которые столько лет друзьями прикидывались, будут водку лакать заздоровье новобрачных, я, значит, от эфэсбэшников скрывайся?

Одна, без всякой помощи и поддержки? А ведь новоселье уЛюбки дружно вместе справляли, так почему же я одна теперь за всех отдуваюсь?”

Передать не могу как мне стало обидно.

“Вот возьму и сдам этих предателей, — сгоряча решила я. —Если поймают, скажу, что все они члены БАГа во главе с наглой Тамаркой, пускайотмазываются.”