Даже если я стану слёзно умолять.

Двуликий убирает руки с моего лица и нехотя прерывает поцелуй.

— Пройдёт время, куколка, и ты поймёшь, что я не мог поступить иначе.

Он отступает на шаг и, похоже, собирается уходить. Но я удерживаю, отчаянно цепляясь пальцами за его плечи.

Вздыхаю тихонько, скрывая разочарование.

— Нет, Рисай. Пройдёт время, и ты поймёшь, что готов на всё, лишь бы вернуть сегодняшний день и поступить иначе.

Двуликий качает головой. Наверняка считает меня маленькой наивной идеалисткой.

Жду, что он скажет об этом вслух. Но он с лёгким напором молча роняет меня на кровать.

Я даже не пытаюсь сопротивляться, когда Рисай начинает ловко расстёгивать пуговицы на моём лифе.

Несмотря на странности наших отношений тёплая волна нежности и желания пробегает по телу.

Рисай справляется с последней пуговицей платья, но не спешит снимать его с меня. Упираясь коленом в край кровати, нависает надо мной и снова целует.

Целует не так как в прошлый раз. Совсем по-другому. Медленно, осторожно. Словно впервые пробует запах моей кожи на вкус. А распробовав, желает растянуть удовольствие.

Этот поцелуй, как невыносимая мука и одновременно благословение.

Двуликий проводит горячими ладонями вниз по моей шее. Поглаживая, спускается по плечам и запускает пальцы под лиф. С упоением ласкает грудь.

— Ри, — снова сокращаю я его имя, выдыхая ему в губы. — Ты хотя бы останешься до утра?

— Дарья. — Он вдруг прерывается и поднимает голову. Смотрит на меня затуманенным взглядом. — Я не хочу, чтобы однажды ты пожалела об этом.

— Я никогда не пожалею, — обвиваю руками его шею и тяну вниз, вынуждая быть ещё ближе ко мне. — Обещаю.

Рисай с нежностью касается подушечками больших пальцев бусинок сосков. И только когда они, пробуждаясь, твердеют, он накрывает одну из них губами. Прямо поверх платья. И легонько прикусывает, заставляя моё тело выгнуться.

В сладостной истоме прижимаюсь к Рисаю всем телом. Ловлю себя на мысли о том, что не хочу думать о завтрашнем дне. Что там будет и как — всё сейчас неважно.

Я целиком отдаюсь своим желаниям, чувствам и эмоциям.

И моему двуликому мужчине.

Ласки и поцелуи Рисая желанны и приятны. Но в какой-то момент мне становится мало только их одних.

Я хочу большего. Хочу чувствовать, как мы вновь растворяемся друг в друге.

Хочу навсегда сохранить память о том, каково это — принадлежать Рисаю Диррону.

Брюки двуликого сильно топорщатся, выдавая желание, которое он почему-то отказывается принять.

Тянусь к паху Рисая и дрожащими руками расстёгиваю молнию. Осторожно забираюсь пальцами под ткань, обхватываю выпуклость ладонью, и Рисай сдаётся.

Он ничего не говорит. Просто отстраняется и начинает торопливо раздевать меня. А после раздевается сам. И уже спустя несколько мучительных минут ожидания, кажущихся бесконечными, с тихим рваным стоном погружается в меня.

Каждая ласка его пальцев с каждым последующим мгновением возносит нас всё выше. Всё ближе к вершине неземного удовольствия.

Каждое размеренное движение, подводя к финалу, медленно сжигает в пламени страсти нас обоих. И в этом пламени постепенно сгорают все мои страхи и обиды.

Как же мало, оказывается, мне нужно, чтобы простить того кого я люблю. Того, ради кого моё сердце готово биться сильнее.

С последним толчком Рисай, глухо хрипя, опускается на меня, придавливая к кровати всем своим весом.

А я, задыхаясь от удовольствия, целую его покрытый капельками пота лоб.

— Как хорошо… — шепчу еле слышно и облизываю пересохшие губы, ощущая на них солоноватый привкус.

Мы так и отключаемся, засыпая в объятиях друг друга…

Когда я снова открываю глаза, в комнате уже светло. Воспоминания о том, как начался вчерашний день, и о том, как он закончился, заставляют меня покраснеть.

Может быть, сегодня я всё-таки сумею убедить Рисая на время отложить мою поездку в столицу? Что же касается письма, которое он написал моему отцу… Я ведь с самого начала знала, для чего была нужна Рисаю.

Увидев меня выставленную в качестве лота на торгах и услышав моё имя, двуликий понял, кто я. И просто решил воспользоваться выпавшим шансом.

Какой смысл винить его за то, что произошло до нашего знакомства, до первой близости и до первых чувств, вспыхнувших между нами?

— Ри. — Поворачиваюсь к Рисаю, касаюсь его руки и замираю…

На тыльной стороне широкой мужской ладони я вижу тату…

То самое изображение свернувшейся крылатой змеи.

То самое, которое снилось мне несколько ночей подряд перед похищением.

То самое, которое я видела у мужчины, незадолго до начала торгов приходившего «посмотреть товар» по сговору с хозяйкой аукциона.

Дарья

Рисай спит так крепко, что не чувствует моего прикосновения.

Стараясь не потревожить двуликого, аккуратно соскальзываю с кровати. Не то, чтобы я боялась разбудить его. Просто именно сейчас нет желания разговаривать с ним.

И причина моего нежелания даже не в загадочной татуировке на руке Рисая. Причина в том, что он солгал мне, сказав, что никогда такую не видел.

Я до сих пор не понимаю, зачем нужна была ложь, которая всё равно рано или поздно всплыла бы.

Впрочем, теперь это уже не имеет значения.

Сегодня, когда таксомобиль со мной поднимется в небо, мы с Рисаем расстанемся навсегда. И прошедшая ночь станет для нас прощальной…

Я передвигаюсь на носочках по комнате и собираю одежду, которую двуликий второпях стаскивал с меня накануне.

По-быстрому привожу себя в порядок, одеваюсь и сбегаю в столовую. Хотя прекрасно понимаю, что нам всё равно очень скоро придётся поговорить. Рисай обещал вызвать таксомобиль, дать документы, деньги и адрес дома, где живёт мой биологический отец.

Не дожидаясь Марка, я сама разогреваю еду, готовлю кофе и устраиваюсь за столом, чтобы позавтракать.

Рисай приходит в столовую, когда я уже почти заканчиваю. Он выглядит бодрым и ведёт себя так, словно ничего не произошло. Но это ведь невозможно, чтобы Рисай, проснувшись, не заметил тату, проявившуюся у него на руке. А значит, он должен понимать, что я тоже её видела.

— Доброе утро, Дарья. — Его голос звучит слегка отстранённо, как будто ему всё равно.

— И тебе доброе утро, Рисай, — киваю я, стараясь говорить таким же тоном, каким говорит двуликий.