Давид бровь. — Гордисанов достаточно крупная шишка.

— И кто он? — цежу сквозь зубы. — Министр по собачьим зал*пам?

— Да нет. Валерий Гордисанов весьма успешный бизнесмен. У него своя сеть винных магазинов, я сотрудничаю с ним.

— Так он не Валерий, — кривлю ухмылку. — Рома.

Услышав имя, Расул тоже ухмыляется.

— Это его сын. Официально работает на отца, а по факту жизнь прожигает.

— Я это заметил.

— За что он так тебя?

— Во-первых, не лично он. Если бы приехал он, я бы его голову в его же жопу засунул. — Что во-вторых — не знаю. Голова еще гудит. — Этот Рома натравил на меня толпу отморозков.

По реакции брата и Давида понимаю, что эта новость их тоже злит. Особенно Мирона.

— Почему? — спрашивает брат.

— К Лильке яйца подкатывал. Он, оказывается, учился с ней в одном институте, а спустя столько лет встретил. Шакал проклятый! — сжимаю кулак. — Убью его нахуй.

— Она не знает что с тобой? — спрашивает Давид.

— Нет и не должна узнать. И жене своей скажи, чтоб молчала! А то они подружки.

— Вот ни хера себе! — взрывается Мирон, подскочив с дивана. — Нужно не утаивать эту информацию, а решать! Сейчас поедем снимать побои, а потом заяву катать на этого беса.

Мирон не юрист, но подкован в этой теме. И много в каких отраслях еще. Ведет свой бизнес и мне в бумажных делах помогает.

Человек с гениальным мозгом. Потому что в юношестве, пока я курил за углами, младший брат умные книги читал.

Окончил школу с золотой медалью, когда я говорил математичке поставить в аттестате «3», чтобы со справкой не выпускаться. Жаба такая она была. Сучная.

Бабка наша Мироном гордилась, все повторяла, профессором станет, а я, быдло, в тюрьме сгнию с моим характером.

Мирон в институт пошел. Я в армию. И потом служил по контракту в горячих точках.

Знала бы покойная бабка, что ее младший внук, на которого она возлагала надежды, стал таким же быдлом, как и я, просто в каких-то вопросах более компетентным.

Наверное, это генетика такая некультурная — в хромосомах заложено давить.

Мы с Мироном на мать нашу внешне оба похожи, которая сначала залетела непонятно от кого мной и сбагрила бабке, а через пару лет с Мироном по той же схеме поступила. Третьего, слава богу, в подоле не принесла, иначе бы точно с голоду сдохли. Мать куда-то пропала. Уже давно. Бабка рассказывала, что «эта шалава умерла где-то в столице то ли от передоза, то ли с мужиком не тем связалась».

— Я сам все решу, — говорю брату. — Уймись.

Но Мирон не успокаивается, просит Расулова выйти в подъезд. Я встал бы и пошел за ними, но тело очень болит.

В гостиную входит Катя с аптечкой, кладет ее на журнальный стол и снова уходит, а когда возвращается, держит в руках таз с водой.

— Ты бы не таскала тяжелое, — говорю я, кивая на ее живот.

По Лильке помню, насколько период беременности важный и что надо себя беречь.

— Он не слишком тяжелый, — ставит таз на диван возле меня.

Смотрю на жену Давида.

Она такая же красивая, утонченная, вкусно пахнет, как моя Лилька, и потому, закрыв глаза, очень легко представить, что сейчас, смочив салфетку в воде, кровь стирает с рожи моя любимая Лиля, а не Катя.

Только голос за сомкнутыми веками напоминает, что заботится обо мне не родная женщина.

— Крепко тебя приложили, Захар, — вздыхает Катя. — Ты звонил Лиле?

Резко открываю глаза.

— Молчи, ясно тебе? Она все равно сочувствия не проявит, я не хочу, чтобы Лилька видела меня таким уязвимым.

— Сочувствия уж точно. Особенно после того, что ты натворил. Это я еще не сказала, что ты и ко мне приставал…

Начинается…

Вот это вот женское клевание мозгов. Сначала Лилька меня в бараний рог скручивала, теперь эта на смену пришла. Смотрит на меня с укоризной, вроде раны прочищает, но с таким осуждающим видом, будто я мразь и без нее-то не понимаю, как гадко поступил.

— Так рассказала бы. Открыла глаза подруженьке на меня. Показала, какой я человек.

Катя, поджав губы, прополаскивает салфетку.

— Сначала дочку вашу жалко было, да и Лилю тоже. Но потом, сравнивая твое поведение и моего бывшего мужа, я поняла, что в тебе еще сохранились качества мужчины…

— И где ты их заметила? Томными ночами в моем кабинете?

Щеки Кати в ту же секунду вспыхивают алым.

— Представь себе нет, — сердится она и резче проходится салфеткой по ранам, от чего я шиплю. — Тимофей выгнал меня из дома без копейки в кармане и куролесил с любовницей. Ты все Лиле оставил. Ирину я сегодня в боксе не видела…

— Я с ней порвал и уволил.

— Мм…

Катя, обработав антисептиком открытые раны, отстраняется.

— Нужно снять кофту и футболку, Захар. Я должна посмотреть на твое тело. Возможно, скорую вызвать все-таки придется.

— Так и скажи, что хочешь облизать меня взглядом, пока муж трындит с моим братом в подъезде, — ухмыляюсь я. — Ладно, раздевай.

Она фыркает:

— Я серьезно, Суворов!

— Я тоже. У меня руки плохо в локтях сейчас сгибаются.

Рассердившись, Катя расстегивает молнию на моей спортивной кофте и задирает футболку.

— Сколько гематом… тебя ногами били?

— Да.

— Ужасно… — шепчет она, и я вижу, как в ее глазах скапливаются слезы. — Нужно холод приложить, — убирает от меня руки, которые теперь дрожат, и опускает взгляд. — У тебя есть что-нибудь в морозилке?

Девчонка испугалась, еще чуть-чуть — разревется. А я по какой-то дурацкой привычке общаюсь с сарказмом. Не такая она совсем, как Ира, не испорченная. И сердце у нее доброе, прямо как у Лили. Я понял это, но слишком поздно, когда успел натворить дел.

Катя срывается из гостиной якобы за льдом, но я знаю, что ей нужно перевести дух. Насмотрелась на мою кровищу, распереживалась. Схватив ее за руку, притормаживаю:

— Катя, прости меня.

— З-за что?

И в голосе дрожь. И взгляд изменился, наполнившись страхом. Смотрит настороженно, будто подумав, что я уже исповедуюсь перед смертью. Впечатлительная она очень.

— За то, что принял тебя за шлюху и хотел трахать тебя вместо Ирки, потому что ты внешне приятнее: ухоженная, причесанная, хорошо одетая. Врал о чувствах, чтобы ты поплыла. В общем, прости…

— Почему ты принял меня за шлюху? — еле слышно спрашивает она.

— Знаешь ли, на автомойку короткие юбки не надевают. Думал, для меня прихорашиваешься. Кокетничаешь. Я на тебя слегка надавил — и ты пошла гулять со мной в кафе, еще надавил — и осталась ночью в боксе.

— Просто я