– Да ладно вам цепляться к словам! Что делать-то будем?

– Скажешь, что согласен, пусть ищет деньги. Но когда придет время рассчитываться, скажешь, что условия изменились. Значит, он оценил каждую монету по триста рублей при условии, что их будет четыреста девяносто девять?

– Итого – сто сорок девять семьсот!

– А во сколько Боба оценил каждую монету, если удастся собрать все пятьсот?

– Триста двадцать за каждую.

Зверев прикинул в уме:

– Это сто шестьдесят тысяч. Разница в десять тысяч триста рублей. Сделаем так: когда придет время рассчитываться, скажешь, что условия меняются.

– А если он спросит почему? – забеспокоился Веня.

– Ты скажешь, что узнал новый адрес Липкиных в Крыму и собираешься добыть недостающую монету, чтобы не потерять эти десять триста.

– Точно! Если сделка отложится, Боба засуетится и снова начнет вилять. Он-то знает, что у Мони нет недостающей монеты, потому что она у него!

– Вот именно, – подытожил Зверев. – У нашего Бобы уже чешутся руки, пусть подергается, а мы посмотрим, что к чему. Уверен, что Боба как-нибудь себя выдаст, и мы отыщем новые следы.

Зверев уточнил еще кое-какие детали, после этого они расстались.

* * *

Они сидели в душном прокуренном кабинете вдвоем и пили индийский чай с баранками. Зверев листал журнал «Советский спорт» с рассказом о финальном бое между именитыми братьями Степановыми за золото в чемпионате страны. Он казался невозмутимым, но по легкому подергиванию щеки было заметно, что Павел Васильевич нервничает.

Богданов, углубившись в свои бумаги, даже не поднимал глаза, из-за чего дважды обжег себе рот и едва не расплескал чай на изучаемое «дело». Когда раздался звонок, Зверев отбросил газету и схватил трубку. Услышав голос Вени, он выдохнул с облегчением.

– Все в ажуре, командир! Я с ним договорился! – прокричал в трубку Веня. – Все сделал, как вы мне приказали!

– Молодец! Только не захлебнись слюной! Рассказывай, что и как, да не торопись. – Зверев показал Богданову большой палец.

– Я отловил нашего почтальона прямо в подъезде, когда он рассовывал в ящики газеты. Шел за ним два квартала, еле догнал. Для своих лет наш Боба слишком прыткий, я даже немного вспотел. Я вошел в подъезд и тут же на него насел. Сказал, что готов продать монеты, но хочу за них сто шестьдесят. Он тут же начал торговаться. Начал верещать, что и сто пятьдесят – это слишком много. Сказал, что собрать такую сумму он не сможет. Я решил не уступать ни рубля. Наорал на него так, что какая-то бабка выскочила из своей конуры и пригрозила милицией. Мы тут же ушли и спрятались за дворницкой.

– Я понял. А не слишком ли ты вошел в образ?

– Я просто хотел быть убедительным. Если бы я продешевил, он бы враз меня раскусил, а так все прошло без сучка без задоринки, – с гордостью выпалил Костин.

– Я все понял. Переходи к сути.

– Мы остановились на ста пятидесяти пяти.

– Тебе бы бабок на базаре обвешивать, – подзадорил Веню Зверев.

– Когда придет время, я сообщу, что собираюсь добыть недостающую монету и подниму цену до ста семидесяти.

– Ладно. Только не увлекайся.

– Он сказал, что для того, чтобы собрать деньги, ему понадобится время. В четверг к десяти вечера я должен принести монеты. Встречаемся в его конуре, он к тому времени приготовит всю сумму. Я уже подыскал подходящую коробку, наложил туда гвоздей и обернул бумагой.

– Я так понимаю, что ты так и не узнал, кому наш Боба продал монету, купленную у Мони? – поинтересовался Зверев.

– Нет. Об этом мы даже не говорили. Но я уверен, что она у него.

– Хорошо. В четверг иди к Бобе и делай то, о чем мы договорились. Обращай внимание на любую мелочь, детали, сам знаешь, очень важны в нашем деле.

– Все сделаю в лучшем виде!

– И еще… будь осторожней. Этот Боба не так уж прост, как бы чего не выкинул!

– Не беспокойся, Василич! Акул бояться – в море не ходить! Что нам, бывалым, сделается?

Попрощавшись с Веней, Зверев повесил трубку.

Три дня пролетели незаметно…

Несмотря на данный самому себе зарок, во вторник вечером Зверев все-таки встретился с Сашей. Они сходили в краеведческий музей, снова посетили кинотеатр, но их очередная встреча закончилась так же, как и предыдущая, – невинным поцелуем в щечку.

Веня на работе не появлялся. Зверев приказал ему нигде не «отсвечивать», так как понимал, что предусмотрительный Боба мог организовать за Веней слежку. Каждый день по утрам Зверев и Богданов углублялись в работу: Вадик рылся в бумагах, а Зверев встречался с осведомителями. Однако выяснил он за все это время не так уж и много. Только один из осведомителей Зверева – Петр Желудков, он же мелкий жулик по кличке Желудь, – кое-что сумел поведать о напавшем на продсклад здоровяке. Когда Зверев показал Желудкову фотографию здоровяка с перерезанным горлом, тот скривил лицо:

– Я его не знаю, но, похоже, видел! Ну да, видел я этого громилу в Любятово, пару недель тому назад.

Зверев тут же достал фотографии мертвеца, на которых были видны наколки в виде куполов и ангела. Желудь брезгливо отвернулся:

– Говорю же, начальник, что видел я этого здорового возле общественных бань на Новгородской. Вот только в бане мы с ним не парились, поэтому я знать не знаю, что и где у него там наколото.

– Когда это было?

– Так говорю же, недели две тому назад, точно не помню!

– А время? Утро было или вечер? – продолжал наседать Зверев. Желудков наморщил лоб, вытянул вперед нижнюю губу и прошепелявил:

– Так вечер! Точно, вечер! Вообще-то я не уверен, что это был этот… ну, с фотографии. Помню, что стоял там какой-то громила, вроде кого-то ждал.

– Ну, хоть что-то! А ты что там в тот момент делал? Давай, вспоминай.

Желудь насупился как сыч:

– Так Юльку Косую дожидался.

– Маруху?

– Но-но, начальник, никакая она не маруха! – возмутился Желудков.

– Ну прости, Петя! Так какие у тебя с Юлькой дела?

Зверев помнил Юлию Анатольевну Кочину, толстую разбитную деваху, торговавшую на Любятовском базаре рыбой. Низенькая, курносая, с раскосыми глазами, Юлька при любом раскладе не была красавицей, но обладала даром притягивать к себе представителей сильного пола.

– Ну ты даешь, начальник! У нас с этой кралей уже целый месяц это… У нас с ней роман, – гыкнул Желудь, сделав ударение на букву «о». – А того, здорового, я потому и запомнил, что он стал на мою Юльку зырить! Так знаешь, что она ему на это сказала?

– Ну?