очень огорчена, смущена, вообще поставлена в недоумение: тетя заметила, что у меня совершенно детские манеры, и я не умею держать себя солидно, по годам. Но что же мне делать? Для себя, в глубине души – я серьезна, положительна, но в глазах других – чувствую, что я какой-то смешанный, пестрый человек: одним кажусь серьезной, другим – ребенком (это для меня оскорбительно), третьим – умной (чего нельзя сказать). Что же это такое?..

16 ноября. «Сафо» Ермолова играла бесподобно. Меня поразил ее голос: глубокий, гармоничный, сильный – он проникает в душу, невольно приковывает все внимание. А лицо! – вся драма изображалась на нем, все, что не выражалось словами, – можно было читать в ее чертах. Это гениальная артистка. Ее забросали цветами, сыпался дождь букетов, она улыбалась и посылала публике воздушные поцелуи. Как бы мне хотелось быть на ее месте!..

20 ноября. «Так жизнь молодая проходит бесследно!» Боже, дай мне другой жизни! Дай власти и славы, научи меня смирению, кротости, терпению и терпению.

Так и рвется душа

Из груди молодой,

Просит воли она

Просит жизни другой!!!

Но бесполезны жалобы, просьбы и слезы… Впрочем, теперь, пока здесь, я счастлива и совсем забываю о доме и о своих.

22 ноября. Вчера умер Фет. Тот самый Фет, стихами которого я зачитывалась, считая его чуть ли не бессмертным. Майков, Полонский, Фет – вот три писателя, на которых держится, как я думаю, вся наша современная поэзия, – и уже одного из них не стало! Что толку в том, что в России много поэтов! Никакие Фруги и Надсоны не заменят и строчки Фета, возьмите их десятками тысяч, все же они – не он.

А 27-го праздновалось 50-летие со дня первой постановки «Руслана и Людмилы» Глинки. В Петербурге этот день прошел торжественно, а здесь и не вспомнили о нем. «Ах, Москва, Москва, Москва, золотая голова», – поется в песне, но на этот раз можно сказать: медная ты голова, так как только медный лоб не может понять значения этого дня для русской музыки.

3 декабря. Слушая оперу «Вражья сила», я впервые вполне ощущала, как музыка может выражать все движения души человеческой, как мои чувства сливались с грустными звуками русских мотивов… «Вражья сила» – это наше русское, родное: один вид кузнеца Еремки, народное гулянье на Масленице, эти песни и ряженые – все, все решительно нравится мне…

Может быть, вы будете удивляться, что я пишу почти исключительно о театрах? Что же делать! Театр производит на меня сильное впечатление, я увлекаюсь и наслаждаюсь им.

7 декабря. Я буквально не вижу дня, жизнь здесь очень интересна, и, как вы видите, мой дневник не наполняется всевозможными «размышлениями». Сегодня, напр., снова была в театре. Каюсь, я не читала «Дмитрия Самозванца» Островского – и напрасно. Как трогательна и ужасна по простоте своей сцена царицы Марфы, сколько в ней нежности и тонкой любви материнского сердца: «Где сын-то мой?» – спрашивает она в порыве неудержимого горя, и, как поток слез, начинается ее рассказ о смерти Дмитрия… Последнюю сцену выслушала с трудом: при громе пушек, среди возмущенной толпы смерть Самозванца ужасна, и невольно я в душе ощущала страх…

Ярославль, 13 декабря. Какая здесь тишина после шума и оживления Москвы! Приехав сюда, я в первый же день наслушалась безобразных сплетен, возможных только в провинции. То ли дело – Москва! Там человек незаметно исчезает в общей массе, он может жить спокойно, занимаясь чем хочет, одеваясь как угодно, думать как хочет, вообще – жить своею жизнью, не заботясь о мнении других, и если он не знаменитость – о нем никто не заговорит, его не заметят. Я испытала это удобство – быть незаметной, невозможное в провинции…

20 декабря. Через полтора с лишком года по окончании курса – сегодня я получила диплом. Неужели для того, чтобы прочесть эти официальные строки с обозначением всех баллов и прав – мне нужно было учиться семь лет? Неужели этот «прекрасный» диплом, эти «одобрительные» аттестаты и свидетельства выданы мне для того только, чтобы им лежать где-нибудь в сундуке «под крепким замком»?

О, если бы я, повинуясь порыву сердца, могла высказать все, что я думаю, о чем страдаю! Если бы я могла плакать теми отчаянными слезами, когда разрывается грудь от рыданий… Напрасно! мне не дадут свободы, – и ни слезы, ни угрозы не в состоянии сломить силу предрассудков, которыми, как каменной стеной, окружена моя жизнь.

На дипломе написано: № 15229. Нас целая армия, всегда и везде мы останемся незаметными, пропадем в массе; наша судьба быть маленьким, сереньким человечком, червяком… Вот кто мы, которые, как и я сейчас, живем своей крошечной личной жизнью, строя из личных несчастий чуть ли не общественные катастрофы…

Над миром мы пройдем без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда…

24 декабря. Рождественская ночь! Торжественная и прекрасная, она пройдет для меня прозаично. В мои лучшие годы, когда дружба необходима мне, нет никого, кому бы я могла сказать свои думы.

Печален я, со мною друга нет.

Кому бы мог пожать от сердца руку…

Как пусто все кругом!

31 декабря. В сущности, я очень несчастна… в смысле счастья. Мои мечты и надежды не исполняются, домашняя жизнь так тяжела. Еще 12-летней девочкой, по смутному предчувствию, я твердила стихи:

Так и рвется душа из груди молодой,

Просит воли она, просит жизни другой…

Значит, я тогда уже чего-то искала и заливалась горькими слезами при мысли, что у меня нет цели жизни. О, детство, детство! Vita brevis, ars longa…

О, Боже мой! помоги мне! Дай мне больше разума, силы воли, у меня их так мало! Надо иметь веру. И я готова рыдать от отчаяния и молиться со всей силой веры, на которую способна. Прежде я умела молиться, целыми часами стоя на коленях перед лампадой.

Скоро-скоро старый год канет в вечность… Тысячи людей с радостью и надеждой говорят «с Новым годом!» И я должна радоваться: еще шаг вперед по пути к моему совершеннолетию, а вместе с тем и к удовлетворению единственного желания – учиться. – С новым счастьем! господа. Оставив в стороне личную жизнь, отчего не пожелать всем добрым людям всякого счастья? Ведь понятие о нем до бесконечности разнообразно…

1893 год

7 января. Однажды я подумала, что мне можно