21 января

Я взволнована предстоящей встречей с Бессиками. И напугана. Это мой первый практический опыт общения с действительно влиятельными людьми. Я попросила их прийти вечером, подумав, что будет удобнее и спокойнее, когда дети спят, хоть и не получится показать вьющиеся волосы Шэрон, ямочки у нее на щеках, очаровательную улыбку и розовое нейлоновое платье, вышитое в Швейцарии. Ничего страшного. Чтобы заполнить возможную паузу, мы договорились включить Пятую симфонию Бетховена на радиограммофоне. Я совершенно уверена, потому что я о таком читала, крайне важно произвести впечатление, еще я знаю различные стратегии беседы и смогу сделать какое-то умное замечание по этому поводу. Я считаю, Бессики музыкальны, и Пятая симфония – беспроигрышный вариант. Можно упомянуть судьбу, стучащую в дверь, и тому подобное. Я после обеда сделаю уборку в гостиной к приходу гостей, а утром приготовлю бисквит. Наверное, кофейный бисквит лучше шоколадного, так как кофе изысканнее. Надену простое и стильное платье из тафты, с новыми цыганскими серьгами, а прическу сделаю обычную, но с пробором повыше. Должно получиться, если вымыть волосы накануне, в пятницу вечером, или, может быть, на день раньше, в четверг, и тогда все будет в порядке.

Простите за то, что я все это пишу, пытаюсь отвлечься. Говорят, Герберт Бессик – исключительный человек.

22 января

Жара еще стоит. Дети бегают голышом. Сегодня я получила письмо от Дафны, первое за долгое время. В каком странном мире она живет! В письме ни малейшего смысла, и просто чудо, что доктор вообще позволил его отправить, – все о Рождестве, о четвертинке луны и о мыши, грызущей саван солнца. Боюсь, я никогда не увижу, как она поправится и заживет нормальной жизнью. Бедная Дафна. И она вернула письмо от меня, в конце письма приписав: Помогите, помогите, помогите. Как будто меня нужно спасать от страшной гибели, как будто судьба (думаю о Пятой симфонии) постучала в мою дверь. Бедная Дафна. Естественно, она имеет в виду себя, когда взывает, помогите, помогите, помогите.

23 января

Осталось всего три дня. Я волнуюсь, как школьница перед первой в жизни вечеринкой. Помню свою первую вечеринку, в шестом классе. Должны были прийти старшеклассники, а у меня не нашлось ничего приличного, в то время как другие девочки разоделись в красивейшие платья, вечерние или с пышными юбками, и атласные туфельки, и каждая держала сумочку, усыпанную блестящим бисером. Собрали нас, помню, в спортзале, и я просидела весь вечер в углу, стыдясь своего простого ситцевого платья и боясь хоть с кем-то заговорить. И когда объявили танцы, мое сердце заколотилось, и я испугалась, что оно задушит меня, как в романе, и я упаду в обморок. Но разве можно падать в обморок в ситцевом платье и кроссовках? Я ждала, пригласит ли меня кто-нибудь на танец. Мальчик Тод подошел ко мне и спросил, занята ли я для следующего танца, фокстрота, и я выпалила: Нет, я буду танцевать с тобой, – вцепилась в него и вытолкнула на танцпол, и мы танцевали; я наступала ему на ноги, все время повторяя: Прости, прости. И только потом узнала, что женщина никогда не извиняется – всегда виноват мужчина. Я не знала, о чем говорить во время танца, я изо всех сил старалась двигаться в такт и показать партнеру, как хорошо я танцую, в надежде, что он пригласит меня на ужин. Он был капитаном команды по крикету.

Он не пригласил меня на ужин. Другие мальчики тоже. Я чуть не расплакалась, понимая, что всему виной моя нелепая одежда и отсутствие денег на уроки танцев. И я пошла ужинать с остальными девочками, не получившими приглашений, и мы сидели вместе за длинным столом, в то время как пары за столиками на двоих болтали и над чем-то смеялись, а мы, девочки, сидели злые и молчаливые, или напустив на себя надменный вид, будто нам все равно, – хотя нам было не все равно.

Однако вернемся в настоящее. Я с волнением жду субботы. Мне нравится думать, что я приобрела социальное положение, достаточное для того, чтобы Бессики захотели познакомиться с Тимом и со мной. Я закончила «Незнакомку из Уайлдфелл-Холла» и начала «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Я читала ее много лет назад, когда была школьницей и искала романтики. Теперь я подхожу к чтению более зрело и уравновешенно.

Питер отпускает причудливые замечания. Сегодня утром он сказал: Мама, что за мир в стиральной машине? А вчера вечером он спрашивал о луне. Там что-то есть, сказал он. Там холмы и что-то движется. Он в тройке лучших учеников в школе и очень хочет, чтобы каникулы скорее закончились. А я вижу себя матерью стипендиата Родса.

Но сейчас ночь, и я очень устала. Такое чувство, что дети весь день ссорились из-за игрушечных уточек, ружей и машинок; меня утомили их крики. А у Шэрон диарея, так что приходится стирать миллион пеленок. Благодарение небесам за стиральную машину. Бедная Шэрон. Я смеюсь сейчас, вспоминая маленького Марка, и как я его поначалу боялась, такого крошечного и вертлявого, и как тщательно я чистила ему уши и нос, а тельце натирала оливковым маслом и подкрадывалась к нему ночью, чтобы посмотреть, не перестал ли он дышать, не задохнулся ли, уткнувшись лицом в подушку, как дети из жутких газетных заметок. Дорогой Марк. Как было бы ужасно, если бы кто-то из них родился слепым, или уродливым, или идиотом, который только мотает головой, как гусеница, а говорить так и не сможет.

Пора заканчивать эту запись. Как я уже сказала, я без сил.

Только что вспомнила, что Герберт Бессик недолго жил во Франции и, по слухам, хорошо говорит по-французски. Мы учили французский в школе, немного, нам преподавала француженка. Вот бы я смогла перекинуться с ним парой фраз на французском во время вечеринки.

Поправка; не вечеринка, а просто тихий светский вечер.

24 января

Ночью я видела странный сон: мне приснилось, что я сижу посреди цирковой арены, нянчу маленькую черную пантеру, которая постоянно меня царапает и говорит детским голосом с иностранным акцентом: Я тебе глаза выцарапаю. Я тебе глаза выцарапаю.

Вверху танцевали прожекторы цирка, и я знала, что от меня ждут выступления, но не могла вспомнить, какого именно. Зрители аплодировали, топали и свистели, ожидая, когда я начну номер. Вдруг я швырнула пантеру через всю арену и заплакала, и мне подумалось, это всего лишь сон, не о чем плакать, это всего лишь сон. Потом свет в цирке померк, и вот я в Париже, прогуливаюсь вдоль Сены. Была полночь. Я услышала, как часы пробили двенадцать, и продолжала идти, следя за